Иосиф Бродский после России [Денис Николаевич Ахапкин] (fb2) читать постранично, страница - 2

Здесь «корчма на литовской границе» из «Бориса Годунова» дополняется образом из пушкинского «Пророка», как бы сводя автора «Литовского ноктюрна» и его адресата в едином поэтическом пространстве, символом и гарантией существования которого является Пушкин. При этом заданное автором прочтение всей строфы в «пушкинском ключе» может прояснять и ряд образов, казалось бы, прямо не связанных с общей темой. Так, в контексте сюжета «Пророка» строчка до лица, многооко смотрящего мимо, которую Венцлова справедливо трактует как «описание звездного неба» (Венцлова 2005: 62), получает дополнительное расширение. Получение нового зрения от серафима как залог поэтической способности, сопоставленное с «многоочитостью», вызывает в памяти известный текст одного из философов, которого Бродский неизменно называл в числе наиболее на него повлиявших, — Льва Шестова. В своей работе «Преодоление самоочевидностей: (К столетию рождения Ф. М. Достоевского)», вошедшей впоследствии в книгу «На весах Иова», Шестов пишет:

«Но я отвечу, что в той же книге рассказано, что ангел смерти, слетающий к человеку, чтобы разлучить его душу с телом, весь покрыт глазами. Почему так, зачем понадобилось ангелу столько глаз, ему, который все видел на небе и которому на земле и разглядывать нечего? И вот, я думаю, что эти глаза у него не для себя. Бывает так, что ангел смерти, явившийся за душой, убеждается, что он пришел слишком рано, что не наступил еще человеку срок покинуть землю. Он не трогает его души, даже не показывается ей, но, прежде чем удалиться, незаметно оставляет человеку еще два глаза из бесчисленных собственных глаз. И тогда человек начинает внезапно видеть сверх того, что видят все и что он сам видит своими старыми глазами, что-то совсем новое. И видит новое по-новому, как видят не люди, а существа «иных миров», так, что оно не «необходимо», а «свободно» есть, то есть одновременно есть и его тут же нет, что оно является, когда исчезает, и исчезает, когда является» (Шестов 1993: 27).

Часто Бродский предлагает читателю своего рода загадки, как, например, в стихотворении «Барбизон Террас»: амальгама зеркала в ванной прячет / сильно сдобренный милой кириллицей волапюк / и совершенно секретную мысль о смерти. Тут волапюк (Бродский использует здесь название искусственного языка, созданного когда-то И. М. Шлейером, в его общеязыковом переносном значении «набор непонятных слов, тарабарщина») — это не что иное, как отражение в зеркале печатного текста. Причем текста на английском языке, в котором в зеркальном отражении проступают кириллические буквы — R превращается в Я и т. д. Так кириллица (очень частый образ в стихах Бродского) напоминает о себе поэту.

Загадки могут быть не такими простыми. Так, в автокомментарии к циклу «В Англии», состоящему из семи стихотворений («Брайтон-рок», «Северный Кенсингтон», «Сохо», «Ист Финчли», «Три рыцаря», «Йорк», «Английские каменные деревни…»), Бродский пишет: «Название отдельных частей — это все места, где я жил, за исключением Йорка, где просто был. В Ист Финчли, на севере Лондона, в то время жили Диана и Алан Майерс, которым все это посвящено. Аббатство в «Трех рыцарях» — собирательный образ, но впечатления — от Pembroke Rotunda в лондонском Сити. «Йорк» посвящен Одену, потому что он там родился». Однако тут кроется одна недоговорка. Брайтон-рок — это не название места — любопытный читатель тщетно будет искать его на карте Англии. Прежде всего в связи с этим стоит вспомнить роман Грэма Грина «Брайтон-рок» (1938) и одноименный фильм по роману (1947, реж. братья Дж. и Р. Бултинг). Но название самого романа отсылает к одному из традиционных сувениров — конфете (rock) с надписью «Брайтон» внутри (Brighton rock). В одной из ключевых сцен романа происходит следующий диалог:

— People change — she said.

— О, no, they don't. Look at me. I've never changed. It's like those sticks of rock: bite it all the way down, you'll still read Brighton.

That's human nature^[1].

Конфета, о которой идет речь у Грина, представляет собой своеобразный «карандаш», в сечении которого, сломав его в любом месте, можно прочесть надпись «Брайтон». Таким образом, название стихотворения Бродского определенным образом вводит мотив «спрятанного» текста. И действительно, в стихотворениях цикла содержится множество отсылок к другим текстам.

Для многих читателей эти отсылки очевидны, но, общаясь со своими студентами, я часто понимаю, что очень многое надо объяснять. Предлагаемый комментарий и является попыткой, пусть весьма несовершенной, что-то объяснить заинтересованному читателю, не являющемуся специалистом. В каком-то смысле книга написана для студентов и как результат общения с ними на моем спецкурсе, посвященном Бродскому, в Санкт-Петербургском университете. Более искушенному читателю некоторые места комментария могут показаться тривиальными, некоторые — спорными, и в этом случае я рад буду услышать мнения и замечания всех читателей, поскольку работа над комментариями и подготовкой комментированного