Лёля-душечка [Владимир Григорьевич Корнилов] (fb2) читать постранично, страница - 2


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

что-нибудь поесть. Мне было приятно, что Лёля встречает меня улыбкой. Обласкивающий ее возглас: «Вот и Вовочка пришел!», вызывал во мне ответное желание быть добрым и внимательным. Все дольше задерживался я за столиком, маленькими глотками цедил компот из стакана, смотрел, как Лёля, прибираясь, ходит по зальчику, привычно расставляет стулья, сметает щеткой крошки на поднос.

Плавные движения рук казались певучими, будто в самой Лёле все время звучала одна и та же ласковая песня, и руки ее работали под эту песню. Прибираясь, она поглядывала на меня, в её улыбчивых взглядах мне чудилось ожидание.

Как-то присев за столик, полюбовавшись на мой студенческий аппетит, Лёля положила свою теплую руку на мою руку, сказала:

— Вовочка, хочу пригласить тебя в гости. На пирог. — Добрый ее взгляд так располагал, пальцы так обещающе поглаживали мою руку, что отказаться было выше моих сил.

Лёля достала из кармашка записочку, вложила в мою руку.

— Здесь, Вовочка, мой адрес. — И рассказала подробно, как добраться до дома на Красной Пресне, где она жила.

3

После фронтовых землянок с сырыми глинистыми нарами, после мужского неуюта студенческого общежития, я оказался едва ли не в райских кущах. Чистота и белизна Лёлиной обители ослепили меня. И покрытый накрахмаленной скатертью стол посреди комнаты, и большой абажур из белого шелка, свисающий над столом, и светло-серебристые шторы от потолка до пола, прикрывающие оба окна, и кружевная накидка на комоде со стадом белых фарфоровых слоников, и пышный белый бант на гитаре, висевшей на стене, и самый зримый предмет — просторная кровать с никелированными шарами, высившаяся в углу, как пароход у причала, аккуратно застеленная белоснежным покрывалом с многопалубным возвышением подушек — все слепило, как слепит при солнце чистый заснеженный лес. И среди этого белого царства снежной королевой гляделась сама Лёля, в белом платье с кружевным полукружьем на высокой груди. Платье плотно облегало ее плотное тело, и Лёля время от времени обеими руками забавно оттягивала от боков стесняющий ее наряд.

Лёля не скрывала радости. Любопытствующую соседку, выглянувшую из своей двери в коридор, не удостоила даже словом. Приобняв за плечи, провела меня в комнату и, как только несколько потрясенный увиденным, я огляделся, тут же усадила за стол со словами:

— Пироги заждались, Вовочка. Устраивайся по-домашнему, буду тебя кормить!..

Обилием домашнего печева, выставленным на стол, по моим подсчетам можно было бы досыта накормить все наше студенческое общежитие. После щедрого куска пирога с капустой и трех пирожков с мясом я почувствовал, что мой не привыкший растягиваться желудок решительно запротестовал. И как Лёля ни уговаривала отведать кусочек сладкого пирога, я отяжелено качал головой и, тупо пялясь на Египетскую пирамиду из румяных, искусно испеченных пирожков, только вяло прихлебывал с ложечкой чай, густо заправленный вареньем. На добром лице Лёли с широким, будто слегка помятом, но тщательно припудренным носом, я видел нескрываемое огорчение, но поделать с собой ничего не мог — последний проглоченный мной кусок стоял в горле.

Лицо Лёли догадливо озарилось:

— Вот, ведь, сразу не решилась. Надо попотчевать тебя водочкой!.. — Она сделала движение к комоду, на котором стояли слоники, но тут уже решительно я воспротивился — от водки никогда не испытывал удовольствия. Даже на фронте с трудом заставлял себя сделать глоток за погибших товарищей. Да и Лёля, и уют ее комнаты никак не вязались с одурманивающей грубостью вина.

Лёля смотрела не веря:

— Как же, Вовочка? Ты же солдатиком был? — вопрошала она в растерянности. — Мы, бабы, и то за войну всего напробовались!..

Я молча развел руками, давая понять, что ничего не смогу с собой поделать.

Лёля явно была в затруднении, видимо, я не вписывался в привычные ей нормы общения. В неутоленной заботе она беспокойно оглядывала меня. Вдруг всплеснула руками, быстро поднялась, принесла с комода маленькую подушечку, утыканную иголками, катушку с черными нитками, баночку с пуговицами.

— Ну-ка, Вовочка, снимай китель! — приказала она. — Надо же, надо же, ну, мужички, пуговицу пришить не могут!.. — выговаривала она, вдевая нитку в иголку и смущая замеченной в моей одежде небрежностью. Снимать черный морской китель, в котором бессменно ходил я по институтским аудиториям и коридорам, я отказался. Лёля мягкими движениями пальцев сама расстегнула китель, подобрала подходящую пуговицу, стала с видимым удовольствием пришивать.

— Прикуси язык! — предупредила строго. Смотри, ум пришью!

Закрепив пуговицу, привычно откусила нитку, сказала с какой-то наивной верой:

— Ну вот, я пришила тебя! — Не удержалась, погладила по голове.

В сознании моем была затаенная догадка, что пригласила меня Лёля не только на пироги. Но именно поэтому, что я догадывался об этой скрытой стороне возможных наших отношений, я держал себя в