Вольнолюбивые швейцары и «Черный понедельник» [Далия Мейеровна Трускиновская] (fb2) читать постранично, страница - 3

осле с удочкой в руках. На крючке перед самым ослиным носом болтается морковка. И бедное животное безнадежно пытается ее догнать и словить… Я к тому клоню, что расписала Мейдену его светлое будущее на сорок лет вперед — при условии, что он поступит на филологический факультет нашего университета и даже закончит его.

Почему филологический? Потому что журналистике у нас обучают только на государственном языке. Или же в Балтийском институте за немалые деньги. Мейден говорит по-латышски, он даже был бы в состоянии законспектировать лекцию, одна беда — судя по теперешнему состоянию латышской журналистики, этих господ никто писать не учил. Я за пять лет немало ее перевела — и очень редко попадался материал, который не был бы заунывен, многословен, начат во здравие и окончен за упокой.

Клянусь собаками — он поступил в университет!

Я решила, что взяли его туда за экзотику, — все-таки виски выбритые, хвостик, пять колечек в ухе, такие туда не часто приходят. И стала ждать провала на первой сессии. Он ее сдал. Я решила, что это — случайность, но он сдал и летнюю сессию. Даже стипендию будет получать! А стипендия — семь латов. Двенадцать долларов и шесть центов, однако. Около двадцати бутылок пива.

Но еще до того, как он расправился с зимней сессией, прозвучали эти роковые слова: «Черный понедельник»…

Моя соседка уехала навестить внука и вернулась расстроенная. Десятилетний мальчишка совершил нечто, за что его и ругать вроде бы грешно.

Его отец, соседкин сын, наполовину русский, наполовину украинец. А его мама — чистокровная латышка. При разводе ребенка, естественно, отдали маме. А мама, как только он дорос до школьного возраста, сплавила его в интернат.

До интерната с немалым опозданием докатилась волна крутого национализма.

И вот приезжает соседка, просит позвать внучка Володю, а мальчишка выскакивает к ней взъерошенный и в прескверном настроении.

— Ты, бабуль, больше меня Володей не зови! Говори, чтобы позвали Валдиса! А то они кричат: «Твоя русская бабка приехала!»

Бабушке нетрудно — она смирит возмущение и в следующий раз уже не станет при посторонних называть внука Володей. Пусть будет Валдис… пусть… ему же тут жить… пусть уж будет Валдис…

Она рассказала эту историю, а я насторожилась — похоже, в этом интернате растят вольнолюбивых швейцаров…

Со времен восторженного почитателя вольности Карамзина кое-что изменилось. «Швейцар» в русском языке — уже не суровый горец с двухметровым луком, пробивающий за полмили яблоко, лежащее на голове родного сына. Это дядя в мундире с золотыми пуговицами. Век назад такие мундиры генералы носили. А теперь в них с почтительным поклончиком двери в кабак отворяют. Шутница, однако, матушка-история… И над мундиром подшутила, и над словом.

Когда коренное население Латвии, поддержанное некоренным, боролось за свободу и независимость, всякая романтическая символика в ход шла. На улице можно было встретить даму семидесяти лет от роду, у которой седые и давно позабывшие парикмахерскую руку волосы были обхвачены, как у хиппи, хайрешником — только ленточка была не кожаной, а тканой, что ли, и красно-бело-красной, как довоенный латвийский флаг. А «аусеклисы» тогда выпускали миллионами. «Аусеклис» — это восьмиконечный крест-звездочка. Их тоже, разумеется, мастерили красно-бело-красными и носили на лацканах, воротниках, шляпах, шапках и много чем ином. Потом они лежали на прилавках, уцененные до постыдного минимума…

Латвию не хотят принимать в Евросоюз, Запад деликатно оттягивает срок ее вступления в НАТО. Кредиты, взятые государственными мужами, разворованы. Если в какую неделю газеты не сообщают об очередном финансовом скандале (взятки, нарушения министрами законодательства, исчезновение нескольких миллионов латов при посредстве безымянной заграничной фирмы и так далее), то неделя кажется странной. Что же дала та свобода и та независимость?

Мундиры!

Возможно, без золотых пуговиц, ну да не в них дело.

В Латвии создается армия — и, естественно, будет дорогостоящий офицерский корпус, сплошь из коренного населения. Если от рядовых солдатиков еще возможен какой-то прок (в цивилизованных странах они принимают участие в борьбе со стихийными бедствиями), то от господ в мундирах — одни расходы. Разве что Латвия всерьез соберется воевать с Эстонией из-за салаки в заливе или с Литвой — из-за ведра сомнительной нефти под заливом. Господа в мундирах будут вышагивать перед монументом Свободы, отдавая ручкой честь высоким иностранным гостям.

Кое-какие обмундиренные мне попадаются довольно часто. Это — пограничники и таможенники. Не знаю, что они делают на протяжении всей латвийской границы, но в поездах дальнего следования их функция сводится к тому, чтобы заглянуть в паспорт, под вагонную скамейку и пожелать счастливого пути. Все это они проделывают, правда, очень вежливо, за что их и благодарю сердечно. Насколько мне известно, от их деятельности поток