Высщей категории трудности [Юрий Евгеньевич Яровой] (fb2) читать постранично, страница - 2

турбазой уже разбили палатку и развели костер, с низовьев подул сильный ветер и погнал дождевую тучу наверх, к Чулышману.

Я в это время сидела на скале, под кедром. Здесь было относительно сухо, тихо. Я думала, что мне делать. За вчерашний день, первый день пешего похода от Турочака до порогов, где нас прихватила попутная машина, я поняла, что у меня не хватит сил вернуться к тому, что безвозвратно потеряно и вызывает такую боль. Возможно, что я переоценила свои силы, возможно, что мне рано было идти в поход, а может, я смертельно устала, так или иначе, но я решила вернуться домой. И сейчас, сидя под кедром, я придумывала, что скажу ребятам. Но ничего путного придумать не могла. На меня напала апатия. Ни о чем не хотелось думать, ничего не хотелось делать.

И вдруг ветер, холодный «низовик», погнал дождевую завесу по озеру. Мокрое облако, прочно осевшее на озере, заклубилось и начало таять, открывая отвесные, поросшие хвойной щетиной берега. Это была удивительная картина: из дождевой тучи рождались зеленые утесы.

Вслед за темно — зеленой щетиной проявились пепельно — оранжевые вершины. По ним змеились языки вечных снегов. Через вершины скатывались в озеро облака, а ветер набрасывался на них, и они бесследно растворялись в воздухе. А потом открылось небо: невероятно синее и чистое, и пепельные вершины, берега и свинцовое озеро осветило солнце. И сразу все: тайга, вечные снега, утесы, капли дождя, застрявшие в сосновых иглах, и само озеро — все засверкало и ожило. И тогда — то я вдруг вспомнила, что уже видела что — то подобное. Достаточно было на секунду закрыть глаза, как я вспомнила, где и когда я видела такой яркий свет. Да, это было там, на Соронге.

И вдруг воспоминания перестали давить меня. Словно все, что произошло полтора года назад в долине Соронги, случилось не со мной. Я просто все это видела со стороны… Наверное, я объясняю путано, но именно все так и было, я как бы раздвоилась. Я даже удивилась: неужели это я, разбившаяся на камнях, обмороженная, прошагала двадцать километров по снегу? Неужели это у меня потом хирург отрезал на руке пальцы? Со мной что — то случилось. Впервые без отвращения я взглянула на свою левую кисть, пошевелила коротышками и почувствовала к ним даже какую — то симпатию. И тогда я поняла, что стала другим человеком, что я хочу жить, хочу опять смеяться, хочу опять петь и радоваться. Я тогда еще не думала — плохо это или хорошо. Уже потом я решила, что это плохо. А тогда я просто почувствовала, что могу вспомнить обо всем и ответить на ваши вопросы. И не просто могу, а должна ответить.

Да, это было там, в долине Соронги, на пятый или шестой день, когда сквозь низкие тучи, из которых беспрестанно валил снег, пробилось солнце. Там я видела такой же ослепительный свет. Я отчетливо вспомнила, как, увидев луч, с трудом пробившийся сквозь замерзшее окошко, я встала, прошла к двери и распахнула ее настежь.

Я едва устояла на ногах. От слабости, от боли в глазах, от холодного воздуха и еще — от такого же ослепительного света. Я сделала шаг, кто — то за мной закрыл дверь, я оперлась о стенку и зажмурила глаза. Глазам было больно, и я заплакала. Это не были слезы отчаяния, которые душили меня позже, в больнице и дома. Тогда, на Соронге, я плакала просто от света…»

2

«Я плакала просто от света…»

Страница кончилась. Я перевернул, листки выскользнули из рук и рассыпались по столу.

— Ничего, я сложу их сам, — сказал Новиков и ладонями сбил листки в пачку. — Вы понимаете, почему она написала письмо?

— Мужество очевидца?

— Нет, — покачал головой Новиков, — больше. Она признала себя виновной.

— Но разве следствие не закончено?

— Следствие давно закончено. В конце концов, нового она открыла немного. Гораздо важнее, что признание в виновности она сделала сама, добровольно. Я оказался прав в этом предположении, — усмехнулся он, — Вы помните наш последний разговор, там, в лагере?

Новиков подравнял листки и вложил в конверт. Поймав мой недоумевающий взгляд, он сказал:

— Подождите. Главное вы знаете. Я был уверен, что она напишет. Как видите, не ошибся.

Он держал письмо в руке, не убирая его в стол и не отдавая мне.

— Когда вы уезжаете?

— Сегодня, — ответил я.

— А как вам понравился Кожар? Я имею в виду летний, — опять усмехнулся он. Положил конверт на стол, снял очки и извлек из кармана носовой платок. Без очков он выглядел усталым и даже голос его звучал как — то иначе — глухо и равнодушно. — Зимний Кожар вы уже видели… Вы ведь у нас второй раз?

Да, в этом городке я второй раз. Деревянные, несокрушимые дома с крытыми дворами, скрипучие деревянные тротуары, пыль на дороге, пыль на траве и деревьях — летом Кожар мне не понравился, ему не хватает полярного колорита — сугробов, обледеневших дорог и тяжелого инея на ветвях. Только синеющие на горизонте горы напоминали о той, что это Приполярный Урал.

Я приехал по делу, не имевшему никакого отношения к той первой