Иван Грозный — многоликий тиран? [Генрих Владимирович Эрлих] (fb2) читать постранично, страница - 161

все это было, но уж так Федьке Романову захотелось. И совсем не обязательно было княгинюшку на веревке, да еще ночью, со стены крепостной спускать. То-то она страху натерпелась!

А уж как принял я ее внизу, как прижал к себе… Если бы Николай не взялся за плечо весьма усердно меня трясти, так бы, наверно, до самого утра и простояли.

— Не будем медлить! — воскликнул я, решительно оторвал от себя княгинюшку и как пушинку поднял ее в седло.

Николай, подчиняясь моему повелению, двинулся первым, указывая нам дорогу. Долго ли ехали, коротко ли, я вам даже не скажу, но воистину на одном дыхании: я как вдохнул поглубже у стены крепостной, так, казалось, и выдохнул лишь на пороге избы. И то не от страха было, а только от счастья, что моя княгинюшка наконец-то со мной. В избе мы вновь в объятия друг к дружке бросились, но опять недолго в этом сладостном состоянии пробыли, Николай затряс меня пуще прежнего: «Светает, князь, пора!» Я на него не обижался, все ж таки это мы с Иваном его так вышколили — дело превыше всего!

Тут у нас заминка маленькая случилась. Мы с Николаем еще заранее решили переодеть наших женщин в мужское платье, так намного скрытней выйдет. Княгинюшка переоделась в мужские порты без раздумий, а Парашка вдруг заупрямилась.

— Грех честной девушке в одежу противную залезать! — заявила она.

— Ты же говорил, она — бедовая! — с удивлением обратился я к Николаю.

— Я, может быть, и бедовая, но честная! — ответила за него Парашка и встала в не приличествующую холопке позу оскорбленной невинности.

Тут у меня, помню, мелькнула мысль, что простые люди крепче нас в благочестии. Случаются среди них и смертоубийства, но либо в запале, либо от безысходности, чтобы добыть необходимое. Не то, что у высших, где все от злобы и жадности. Бывает и разврат, но от страсти душевной, а не от скуки, как у высших. Не знаю, куда бы меня эти мысли завели, быть может, я даже к ее просьбе снизошел бы, но тут Парашка сама все испортила.

— Вот вы бы, князь, никогда бы в женское платье не переоделись, — привела она последний довод.

Как вы помните, был у меня небольшой и обидный для меня опыт, из-за этого я в гнев впал, глаза выкатил и прикрикнул. Легонько, но этого хватило, Парашка тут же, не сходя с места, принялась сарафан скидывать.

* * *

На третий день пути разоренные деревеньки сменились богатыми и ухоженными, и мы поняли, что находимся в земских уездах и довольно далеко от границ с опричниной. Мы немного смирили бег коней. Постепенно спадала первая радость от встречи с княгинюшкой, возбуждение от стремительного побега, страх погони, но вместо них приходили не умиротворение и легкость — какая-то тоска с каждым шагом все сильнее наваливалась на меня.

С грустью смотрел я вокруг. На леса, по-осеннему прозрачные, прошитые лучами солнца. На речушки извилистые в обрамлении ив плакучих. На озерца, камышом по берегам заросшие. На поля и нивы сжатые, уставленные стогами и скирдами тучными. На деревеньки, к дороге прилепившиеся, с домами, изукрашенными наличниками резными и коньками высокими. Весело струились к небу дымы, по улицам сновали поселяне многочисленные и упитанные, у иных ворот стояли тройки, с лентами цветными, в гривы лошадей вплетенными, — знать, свадьба, время такое. И везде — маковки церквей, и несется от них несмолкаемый перезвон, славящий Господа и Его творение. А как взбиралась дорога на вершину очередного холма, так открывался во все стороны вид просторный, всегда разный, но неизменно прекрасный.

Как же так случилось, что дожил я почти до сорока годов, а всей красоты этой вокруг не замечал, а если и замечал, то не ценил? Почему так устроен человек, что скорбит он только об утерянном и не ценит данное? Почитал я все это ниспосланным мне Господом навечно и лишь при расставании опомнился, да уж поздно.

И березки трепещут в последнем привете, сосны вздымают ветви и машут нам вслед, ели приседают в прощальном поклоне. И в пении птиц раздается: «Прощай, князь светлый!» И звери лесные выходят на край дороги, и машет головой сохатый, и трубит олень, и урчит что-то кабан, напутствуя нас, и медведь, усевшись, как митрополит, благословляет нас поднятой лапой. Зайцы в горе расставания бросаются под ноги наших коней, а стаи белок рыжими всполохами проносятся по деревьям, спеша вперед, предупредить всех о нашем последнем проезде.

Текут слезы из глаз моих. Прощай, Русь! Свидимся ли когда-нибудь?

Конец второй части. Продолжение следует.

Примечания

1

Теплая избушка на полозьях (прим. ред.).

(обратно)