Последний день жизни. Повесть об Эжене Варлене [Арсений Рутько] (fb2) читать постранично, страница - 2

адресованные ему и Лео Франкелю, списки тех, кто по его рекомендации вступил в Интернационал? Прп обнаружении списков всем поименованным там, а возможно, и их семьям грозит гибель. Коммунары за эту неделю убедились, что Версаль Тьера и его генералов не знает милосердия, никому не дает пощады.

Как, оказывается, правы те, кто советовал хранить подобные документы вне дома, в недоступных для врага местах. Но мы все, в том числе и я, безоговорочно верили в окончательную победу Коммуны, верили хотя бы потому, что считали ее единственно справедливым правительством парода…

А внизу, на крутых склонах Монмартра, во всю вешнюю майскую силу цветут вишневые и яблоневые сады, на ветвях с нежным шелестом покачиваются под слабым ветерком розовые и белоснежные свечи каштанов. Это угнетает и наполняет странной печалью: ликующая, празднующая весну природа равнодушна к человеческим страданиям, не замечает ни трупов, ни размозженных черепов, словно так и полагается, так и должно быть.

Бог мой, ну почему такие бесполезные мысли лезут в голову?! Сейчас нужно думать лишь о том, как добраться до рю Лакруа, как спасти Луи!

Кусты жасмина и сирени укрывали Варлена со стороны улицы, защищали его. Хотя, по правде говоря, ему, одному из вожаков Коммуны, хотелось прямо и открыто выйти врагам навстречу, принять смерть так же мужественно и бесстрашно, как приняли ее Гюстав Флуранс, Шарль Делеклюз и Рауль Риго, как десятки, сотни других. И он бы, конечно, сделал это, если бы не тайник с документами, если бы не младший брат, Луи. Средний, Ипполит, тот сумеет сам постоять за себя, он всю кровавую майскую неделю сражался на баррикадах. А вот Малыш…

Судьи Версаля не простят ему, что он — брат Эжена Варлена. Этот «мерзавец» — так окрестили Эжена версальские газеты — один из главарей Коммуны, один из заправил Интернационала. А после гибели Делеклюза — гражданский делегат по военным делам Коммуны. Он руководил защитой Парижа, отдавал приказы о поджогах.

А Луи не вынесет, не в состоянии вынести тяжелых испытаний. Немощный, колченогий из-за давнего увечья, он очень ослабел за месяцы двух осад Парижа — сначала прусской, а после заключения мира с немцами версальской, когда город буквально вымирал от голода. Получив в Ратуше доступ к оставшимся после Трошю и Фавра документам, Луи как-то назвал Эжену потрясающие данные статистики о смертности в конце прошлого года. Тогда за ноябрь в Париже погибло от голода более восьми тысяч человек, в следующем месяце земля парижских кладбищ приняла двенадцать тысяч гробов, а дальше стало еще голоднее, еще хуже. Началась круговая версальская осада. У многих — и взрослых, и детей — по неделям не было во рту и крошки хлеба. Ели полупротухшую конину, привозимую с поля боя, ели кошек и крыс, по дикой цене продавали мясо зверей из Зоологического сада, убитых потому, что их тоже нечем было кормить. Даже привезенного из Африки слона, гордость сада, убили и съели…

Варлен сидел, беспомощно раскинув ноги, опершись о землю вытянутыми за спину руками. Все сильнее и сильнее кружилась голова, гасло сознание. Нестерпимо хотелось повалиться в траву и забыться сном. Ведь за неделю, с тех пор как версальцы благодаря измене Дюкателя проникли в Париж через ворота Сен-Клу, и до сего дня никто из коммунаров не спал полностью ни одной ночи, только дремали в часы затишья, опершись спиной или плечом о камни и поваленные фонарные столбы, о бочки и тюфяки баррикад. А Варлену и такого краткого отдыха не выпадало: чуть стихали бои, тут же собирались оставшиеся в живых члены Коммуны, в последние дни — в мэрии VI, потом XI округа, думали и решали, как защищаться дальше.

С каждым днем, с каждым часом вражеские дивизии и корпуса захватывали все новые кварталы. А когда прусские части, стоявшие на северо-востоке от Парижа и якобы соблюдавшие нейтралитет, по приказу Мольтке пропустили через ворота Сент-Уэн версальские войска генерала Монтодана, всем стало ясно, что всякое сопротивление бессмысленно…

Варлен лег, уткнулся лицом в траву. Очень болела голова, ее сильно поранило осколком штукатурки или кирпича, когда снарядом разбило стену над баррикадой на улице Рампошю. Хотелось есть. Когда же он последний раз ел? Кажется, вчера или позавчера возле баррикады на Рампонно один из друзей, Теофиль Ферре, затащил Эжена в чей-то чужой дом, где ему дали чашку суррогатного ячменного кофе и кусочек черного хлеба пополам с мякиной и глиной. И сейчас почти совсем не осталось сил; наверно, самому и не подняться, не встать с земли.

Помнится, что-то важное рассказывал тогда Теофиль? Ах, да, о Луизе Мишель. Теофиль встретил ее на баррикаде площади Бланш, которую защищал женский батальон под командованием Луизы Мишель и Лизы Дмитриевой, русской революционерки. И Луиза, по словам Ферре, высказала ему горькие, но справедливые упреки. «Наша беда, Тео, в том, — говорила она, — что врагов своих мы мерим по себе, наделяем их благородством и великодушием, честью и совестью, теми качествами, которых --">