Жены-мироносицы [Николай Викторович Агафонов протоиерей] (fb2) читать постранично, страница - 3

семью в достатке. Иосиф не мог не заметить, что между Клеопой и его дочерью Марией установились особые дружеские чувства. Вот и подумалось ему: «А не поженить ли мне через пару лет этих молодых людей[8]? Решились бы многие затруднения. И хозяйка при доме, и незаменимый в делах строительства Клеопа рядом».

Между тем в доме Зеведея заслышали приближение свадебной процессии и вышли навстречу невесте. Зеведей, облаченный в лучшие, праздничные одежды, шел в окружении своих молодых друзей. Возле дома была сооружена хупа[9], напоминающая собой полотняную арку украшенную цветами. Жениха провели мимо хупы навстречу невесте. «Я принадлежу другу моему, и ко мне обращено желание его», — пели девушки, подводя к нему Саломию. Зеведей впервые видел свою невесту и теперь, глядя на вспыхнувшее румянцем красивое лицо Саломии, сам разволновался, так что не сразу вспомнил ритуальные слова, с которыми должен был обратиться к невесте перед обрядом обручения. Наконец он овладел собой и, разжав кулак, протянул на ладони три серебряные монеты. Прерывающимся от волнения голосом он произнес:

— Саломия, будь мне женой, по закону Моисея и народа Израильского.

Саломия еще больше зарделась и, не поднимая взор на жениха, молча взяла с его вспотевшей ладони влажные монеты, что означало ее согласие на вступление в брак[10]. Жених облегченно вздохнул, как будто бы проделал тяжелую работу. Саломия невольно при вздохе жениха слегка улыбнулась и покосилась на него исподлобья. Зеведей нахмурился.

Друзья повели жениха к хупе. Когда ставили его под символический шатер, они произнесли:

— Да будет благословен каждый приходящий сюда!

Следом под хупу подруги подвели Саломию с такими же пожеланиями и стали обводить ее вокруг жениха с пением: «Приди, возлюбленный мой, выйдем в поле, побудем в селах; поутру пойдем в виноградники, посмотрим, распустилась ли виноградная лоза, раскрылись ли почки, расцвели ли гранатовые яблони; там я окажу ласки мои тебе»[11]. Обведя невесту в третий раз вокруг Зеведея, девушки поставили Саломию по правую сторону от него и надели на голову невесты толстое покрывало. Все повернулись лицом к востоку. К ним подошел начальник синагоги, седовласый старец Самуил. Зеведей, как и полагается, взял свою нареченную за руки. Девичьи руки трепетали в его жестких больших ладонях. Зеведей почувствовал этот трепет и легонько сжал их. На него глянули благодарные глаза Саломии.

Старцу Самуилу в руки подали чашу с вином. Он строгим взглядом из-под лохматых седых бровей обвел жениха и невесту и чуть надтреснутым голосом торжественно произнес:

— Пусть имя Господа будет благословенно отныне и вовеки! Да ведет Он нас по путям праведности и услышит благословение сынов Моисея, сынов Аарона! Благословен Бог Израилев, создавший плод виноградной лозы.

При этих словах Самуил дал новобрачным испить вина из чаши.

Стали читать брачный договор. В нем исчислялось имущество Зеведеея. Дом в Капернауме и еще один дом в Иерусалиме, три лодки, несколько рыбачьих сетей. В этом же договоре перечислялось приданое невесты. Затем было еще семь чаш с благословениями и пожеланиями родственников. Саломия уже не вникала в смысл произносимых слов, и все дальнейшие обряды проходили для нее словно во сне. Она даже не сразу сообразила, что они с Зеведеем уже сидят в комнате совершенно одни. Сюда их завели по древнему обычаю, на несколько минут, чтобы засвидетельствовать их единение как законных супругов. Они сидели молча, не поднимая глаз. Нарушил молчание Зеведей:

— Когда ты родишь мне сыновей, — сказал он, — я научу их ловить рыбу, — он немного помолчал и добавил: — Они будут хорошими рыбаками и в доме нашем всегда будет достаток.

Саломии тоже захотелось что-нибудь сказать, но в это время в комнату ватагой влетела молодежь и повлекла новобрачных к праздничному столу. Шумные свадебные застолья продолжались, как и полагается в хороших домах, все семь дней[12]. А на восьмой день лодки Зеведея уже были далеко от берега Генисаретского озера. Молодая хозяйка осталась дома дожидаться мужа.

ГЛАВА 2

Блаженное состояние между бодрствованием и дремотою, предваряющее сон, замедлило течение беспокойных мыслей Ирода. Оно сделало их вязкими, тягучими, готовыми вот-вот застыть в бесформенной массе чего-то уже неопределенного и неволнующего, безразличного. Царь облегченно вздохнул и прикрыл глаза. Но в следующее мгновение неясная тревога острой иглой вонзилась в сердце, и сон отлетел, как вспугнутая птица. Из груди Ирода вырвался стон, скорее похожий на рычание раненого зверя, в котором одновременно выражалось чувство отчаяния и досады. Какое- то время царь ворочался на своем ложе, словно от перемены положения тела душа могла обрести покой. Но осознав бесплодность этой попытки, улегся на спину и застыл, дав своим тяжелым думам свободное течение. И было от чего.