Наставница королевы [Карен Харпер] (fb2) читать постранично, страница - 3


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

предвещали беду.

Наконец я угрюмо затихла. Мои щеки стали мокрыми от слез. Отец погладил Мод по плечу, крепко сжал ей руку, потом выпрямился и отвел взгляд, понурив голову и неуклюже привалившись спиной к дереву. Почему он тогда выглядел подавленным, но не потрясенным? Его жена Сесилия Чамперноун, двадцати восьми лет от роду, разбила себе затылок, ее каштановые волосы были залиты кровью. Все ее тело было покрыто синяками и почернело, даже лицо — а ведь я лицом пошла в мать, мы были так похожи.

(И через много лет я время от времени вспоминала эту сцену и говорила себе, что мужчинам вообще свойственно быть стойкими в горе, но ведь и сам жестокосердый король Генрих проливал слезы скорби, когда умерла его третья жена, королева Джейн[8], и Уильям Сесил[9] рыдал, когда ушел из жизни его второй сын — даже не наследник.)

— Я… я просто никак не могу прийти в себя после всего этого, — проговорила Мод, обращаясь и к отцу, и ко мне. — Наверное, она задела юбками огонь в очаге. — Мод сидела на корточках в нескольких шагах от меня, заламывая руки. Ее промокшие юбки были перепачканы сажей и бурым речным илом, из голубых глаз, обрамленных длинными ресницами, на нежно-розовые щеки капала слеза за слезой. — Я шла к ней в гости, подошла уже к самому дому, и тут услышала крики. Потом Сесилия выскочила во двор — куда ж деваться. Мне думается, она пыталась сбить пламя и ударилась головой о каменный очаг. Видит Бог, я старалась помочь ей затушить огонь, катала ее по земле. Но она от боли и страха потеряла голову и помчалась к реке. А там ветрено, вышло только хуже. Я… Сесилия прыгнула в реку. Наверное, она умерла не от ожогов, а от того, что захлебнулась в воде, хотя я сразу же попыталась ее вытащить, — упокой, Господи, ее душу.

Отец невнятно пробормотал, что на все воля Божья. У меня же осталось убеждение, что, будь я тогда на месте, уж я бы затушила пламя.

В тот день что-то умерло во мне — говоря по правде, умерло мое детство. А было мне тогда десять лет. Я очень сердилась на Бога за его волю, а еще пуще на отца — за то, что он больше старался утешить Мод Викер, а не меня.


Через четыре месяца мистрис Викер стала моей мачехой. Ей минуло тогда восемнадцать лет, и она была одной из шести дочерей человека, который оплетал для моего отца ульи прочной ивовой лозой, вымачивая тонкие прутики в реке, чтобы придать им нужную гибкость. Мод неизменно привозила нам в тележке готовые ульи и громко смеялась над теми глупыми историями, которыми угощал ее отец. Мама слушала и лишь воздевала глаза к небу. Единственное, что мне нравилось в новой женитьбе отца — они с мачехой ссорились только на словах, да и те были медовыми. Отец ни разу не поднял руку на вторую жену, хотя нрав у нее оказался тяжелее, чем у моей мамы.

Мод могла быть злой, но это видела только я одна. Я росла, молча снося ее приказы и выговоры, а нередко — щипки и шлепки (если отца не было дома), и начинала задаваться вопросом: не была ли моя мачеха в доме, когда на маме загорелась одежда, а не просто подходила к нему, как она сама утверждала? В тот день Мод поставила во дворе два улья, а в грязи сохранились свежие следы от тележки. Но такие следы остались и на пастбище, словно тележку катили к реке. Однажды я спросила у Мод, как это вышло — ведь таким путем она не могла вернуться к себе домой, — и она ответила, что просто бродила вокруг, чтобы вернуться попозже и не получить от своего отца новой работы. Я не стала спорить, потому что и сама часто делала точно так же. Однако в день маминой смерти, вечером, я подметала в доме и нашла у очага зеленую, как ивовые листочки, ленту — Мод Викер обожала украшать свои желтые кудри такими безделушками.

Эту ленту я хранила в своей шкатулочке вместе с засушенными цветами. Там же (чтобы Мод не забрала его себе) лежал красивый вышитый кошелек, который подарила мне леди Барлоу, хозяйка Дартингтон-холла. Леди Барлоу сказала, что это — подарок мне за то, что я помогала ее дочери Саре, когда та слушала уроки вместе со своим старшим братом Перси. Бедняжка Сара временами могла передвигаться только в кресле на колесиках, изо рта у нее вываливался язык, а тело сотрясалось от приступов болезни. Я обычно помогала ей удерживать перо и записывать слова на бумаге, держала перед ней книгу, чтобы Сара могла читать. Но голова у нее была светлая, и она горячо, как и я сама, стремилась к учению.

В той же шкатулочке, которую я старательно прятала в густых колючих зарослях на заднем дворе, хранились два гладких камешка из реки Дарт — я нашла их возле того места, где умерла мама, — и еще листик клевера с вересковых пустошей: он рос в круге, где водили хоровод феи, пока их не спугнул один из призрачных адских псов. Всякому в нашей округе было известно, что нельзя выходить на эти пустоши ночью. Мне самой подчас мерещилось, что крики чаек в наплывающем тумане — это вопли грешных душ, скитающихся по пустошам и торфяным болотам. В этой же шкатулке хранилось и мамино