Таких щадить нельзя [Владимир Андреевич Мильчаков] (fb2) читать постранично, страница - 156

часовых механизмов, — подсказал Голубкин.

Каракурт осекся на полуфразе. Несколько мгновений он растерянно смотрел на полковника Голубкина, затем страшная догадка мелькнула в его мозгу. Сразу помрачневшее лицо бандита начало сереть. Он с ненавистью взглянул на Голубкина. А тот, не спуская глаз с Каракурта, после краткой паузы продолжал:

- Опытный ты бандит, гражданин Самылкин, а дурак. Неужели за всю свою жизнь ничего не понял? По-прежнему думаешь, что все люди продажны, что все, как ты, на золото падки. Много у тебя золота, но оно уже не твое. Тайника в будке Забалуя не существует, а с Коноваловым ты встретишься на очной ставке.

- Нашел, значит, золотишко, — угрожающе заговорил Каракурт. — И Коновалов, значит, скурвился? Ну, Ванька, подсек ты меня под самый корень. Я тебе этого не прощу!

- Сидеть! — предостерегающе крикнул Голубкин, видя, как подобрался для прыжка Каракурт. Услышав возглас полковника, конвойные, распахнув дверь, заглянули в кабинет.

- Берегут тебя, — покривился, кивнув на конвойных, Каракурт.

- А ты думал… Сейчас, товарищи, я с ним закончу. Дверь снова затворилась.

- Ты мне вот что скажи, — спокойно, словно говоря с обычным собеседником, спросил Иван Федорович Каракурта. — Если бы тогда, на заводе, мы не узнали, кто ты есть на самом деле, если бы ты так и остался Гавриком Буераковым, стал бы ты честным советским человеком? Только отвечай правдиво или совсем не отвечай.

- Ишь ты, — ухмыльнулся Каракурт. — Чекист от бандита правду захотел услышать. Откуда я знаю, может, у тебя здесь аппарат какой спрятан. Запишет, а потом прокурор…

- Не глупи, — оборвал его Голубкин. — К тому, что ты сделал, откровенный разговор ничего не добавит. Да никаких аппаратов здесь и нет.

- А сам-то ты как думаешь? Перешел бы я в вашу веру?

- Думаю, что не перешел бы, — задумчиво глядя на Каракурта, ответил Голубкин, — Волчья натура сказалась бы в конце концов.

- Волчья? Это с какой, стороны посмотреть! Ты думаешь, могу я забыть, как вы нашу жизнь разорили, как батьку, который, в открытую против вас пошел, шлепнули? Ты думаешь, могу я забыть мою землю? Лежит она, матушка, между Обью и Енисеем. Двести десять десятин одних заливных лугов. В городе два дома по четыре этажа и мучные лабазы. А другие угодья? По всей береговой стороне между Барнаулом и Бийском таких хозяйств, как у меня, три-четыре набралось бы, не больше. А ты хочешь, чтобы я все это забыл, простил? Чтобы такие, как я, благодарны вам были за то, что вы нас из хозяев, господ, уважаемых людей в грязных слесарей, механиков, шоферов превратили? Вот ты меня волком обозвал, а для меня Лобов волком был. Ведь это он моего отца первый за горло взял, меня законного наследства лишил. И я бы с ним всю жизнь по-волчьи грызться не уставал. Для меня ваш Лобов — волк. Да что волк! Волк — большая собака и труслив по-собачьи. Лобов тигром был. Пока такие, как Лобов, ходят по земле, нам, тем, кто уцелел из прежних уважаемых людей, жизни не будет.

- Так ведь вас и осталось уж совсем немного. Раз, два и обчелся.

- Ну, не скажи. Не всех самылкиных вы разглядели. Не все самылкины в бандитах ходят. Есть такие, которые спрятались за документы буераковых. Коновалова-то вы только сейчас сцапали. Да и то случайно, из-за меня. А сколько лет он у вас товарищем считался. Даже в стахановцах ходил. Вот Лобов тигром был, а свалился от моего собачьего укуса. И заменить вам его некем. Таких, как Лобов, мало осталось.

- Врешь, — не повышая голоса, опершись подбородком на ладонь руки и с интересом разглядывая Каракурта, как исследователь разглядывает ядовитое насекомое, ответил Голубкин. — И таких, как Лобов, еще много, и заменить его у нас есть кем. И еще миллионы лобовых растут, — подчеркнул он, вспомнив Тимура и Игоря. — Хочешь знать, кто помог розыску зацепиться за ведущую к тебе ниточку?

- Кто? Сивоконь? Косой? Жорка?

- Да нет, — отмахнулся Голубкин, — Сивоконя мы позднее всех нашли. Ребятишки- ученики. Они и сейчас непримиримы и честны, как Лобов. И вырастут из них настоящие хозяева жизни, той жизни, которую ты так ненавидишь. Так что ошибся ты, Каракурт. Советский народ и погибшего бойца найдет кем заменить, и всех ядовитых пауков, вроде тебя, передавить сумеет. Ни одного не пощадит. Так и знай.

Каракурт, облокотившись на колени, сидел, низко опустив голову. Иван Федорович внимательно приглядывался к нему. Не играет ли старый бандит, скрывая под маской расслабленности готовность к последнему, хотя и безнадежному прыжку? Но нет. Это была уже не игра. Каракурт был сломлен, выдохся. Привычные к убийству руки бессильно свисали с колен.

- Войдите, товарищи! — крикнул полковник. В кабинет вошли конвоиры.

1956–1958 гг.