Стихи [Роберт Иванович Рождественский] (fb2) читать постранично, страница - 3


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

То ли — матерился,
то ли — молился,
то ли — что-то важное
учил наизусть.
«Бывшая жена моя,
кончай свою делёжку —
простыни-подушки,
чашки-сапоги…
Сбереги Алёшку!
Алёшку.
        Алёшку.
Сбереги мне
сына.
Алёшку
сбереги…
Знаю, что меня ты
любила
       понарошку.
Но теперь —
хоть мёртвому! —
перечить не моги:
сбереги Алёшку.
Алёшку.
        Алёшку.
Я тебя прощаю.
Алёшку сбереги!..»
А четвёртый
буркнул нехотя:
— Некому писать!..
Да и — некогда…
…Письма спрятаны в целлофане.
(Лица мокрые,
будто в крови.)
Помолчали.
Поцеловали.
И сказали глухо:
— Живи… —
Подступившие слёзы вытерши,
привязали,
сказали:
— Выдержи… —
оттолкнули,
сказали:
— Выплыви… —
И смотрели вслед,
пока видели…
И плыла она по Байкалу.
И кричала,
сходя с ума!
То ль —
        от гибели убегала,
то ли —
        к гибели
                 шла сама.
Паутинка её дыханья
обрывалась у самого
рта.
И накатывалась,
громыхая,
фиолетовая темнота!
И давили
чужие письма.
И волна как ожог была…
Почтальонша,
самоубийца —
всё плыла она,
всё плыла.
Всё качалась
под ветром
           отчаянным,
ослепительным,
низовым…
И была она
Чрезвычайным
Полномочным Послом
к живым!
Долгим эхом,
посмертным жестом,
вдовьим стоном
на много дней…
…А потом
вертолётный прожектор,
чуть качаясь
повис
      над ней.
?

Баллада о молчании

Был ноябрь
           по-январски угрюм и зловещ,
над горами метель завывала.
Егерей
       из дивизии «Эдельвейс»
наши
сдвинули с перевала.
Командир поредевшую роту собрал
и сказал тяжело и спокойно:
— Час назад
            меня вызвал к себе генерал.
Вот, товарищи, дело какое:
Там — фашисты.
Позиция немцев ясна.
Укрепились надёжно и мощно.
С трёх сторон — пулемёты,
                          с четвёртой — стена.
Влезть на стену
почти невозможно.
Остаётся надежда
                 на это «почти».
Мы должны —
понимаете, братцы? —
нынче ночью
            на чёртову гору вползти.
На зубах —
но до верха добраться! —
А солдаты глядели на дальний карниз,
и один —
         словно так, между прочим —
вдруг спросил:
— Командир,
            может, вы — альпинист? —
Тот плечами пожал:
— Да не очень…
Я родился и вырос в Рязани,
                            а там
горы встанут,
наверно, не скоро…
В детстве
          лазал я лишь по соседским садам.
Вот и вся
«альпинистская школа».
А ещё, —
         он сказал как поставил печать, —
там у них патрули.
Это значит:
если кто-то сорвётся,
                      он должен молчать.
До конца.
И никак не иначе. —
…Как восходящие капли дождя,
как молчаливый вызов,
лезли,
       наитием находя
трещинку,
выемку,
выступ.
Лезли,
       почти сроднясь со стеной, —
камень светлел под пальцами.
Пар
    поднимался над каждой спиной
и становился
панцирем.
Молча
      тянули наверх свои
каски,
гранаты,
судьбы.
Только дыхание слышалось и
стон
сквозь сжатые зубы.
Дышат друзья.
              Терпят друзья.
В гору
ползёт молчание.
Охнуть — нельзя.
                 Крикнуть — нельзя.
Даже —
слова прощания.
Даже —
       когда в озноб темноты,
в чёрную прорву
                ночи,
всё понимая,
рушишься ты,
напрочь
        срывая
               ногти!
Душу твою ослепит на миг
жалость,
         что прожил мало…