Очень! очень приличная "боярка"! Прочёл все семь книг "запоем". Не уступает качеством сюжета ни Демченко Антону, ни Плотников Сергею, ни Ильину Владимиру. Lena Stol - респект за "открытие" талантливого автора!!!
Написано на уровне детсада. Великий перерожденец и врун. По мановению руки сотня людей поднимается в воздух, а может и тысячи. В кучу собран казачий уклад вольных и реестровых казаков, княжества и рабы. 16 летний князь командует атаманами казачьего войска. Отпускает за откуп врагов, убивших его родителей. ГГ у меня вызывает чувство гадливости. Автор с ГГ развлекает нас текстами казачьих песен. Одновременно обвиняя казаков
подробнее ...
обворовывание своего князя. Читать о всемогущем колдуне и его глупых выходках и рассуждениях просто не интересно.
хотите мне сказать, а сами все знаете… Капельдинер Иван Тимофеич с горя пьет третью неделю, а парикмахер Альфред грозит застрелиться, и я не знаю, что мне делать…
Над этой сценой Марья Ивановна долго смеялась, но Ружищев находил ее совсем не смешной.
Они виделись каждый день. Ружищев каждый вечер проводил в саду, как на дежурстве. Он знал в лицо не только всех артистов, капельдинеров и официантов, но и садовых завсегдатаев, котов и хулиганов. И чем ближе он знакомился с этой клоакой, тем сильнее ее ненавидел. Это было нечто ужасное, безобразное и безнадежное… Он нестерпимо страдал, глядя, как на подмостках безобразно кривлялись артисты и артистки в угоду пьяной толпе. Особенно отличались артистки, стараясь превзойти одна другую в цинизме. Марья Ивановна была не лучше других, когда распевала скабрезные шансонетки и канканировала. Ружищева охватывал ужас, когда он смотрел на нее, нарумяненную, увешанную поддельными брильянтами, с нахальной улыбкой и циничными движениями. Каждый вечер за ужином он повторял ей одно и то же:
— Маня, уйдем отсюда… Это ужасно! Ты не можешь себе представить, как мне больно смотреть на тебя, когда ты кривляешься на этой проклятой сцене… Я тебя не узнаю. У тебя делается совсем другое лицо, другие движения, улыбка, голос.
— Милый, это от непривычки… Ведь наш цинизм именно для нас лично и не существует, как не существует смысла в площадной брани для тех, кто к ней привык. А уйти я не могу, потому что связана неустойкой.
— Я заплачу неустойку.
— А репутация? Какой антрепренер возьмет меня в труппу, если я нарушу здесь контракт? Наша артистическая репутация — наш капитал. Сегодня ты меня любишь, все хорошо, а кто знает, что будет с нами завтра!
— Ради бога, не говори так, Маня!..
Они были на «ты». Ружищев держал себя скромно, почти застенчиво и как-то избегал говорить о себе. Но в среде артистов не бывает тайн, и Марья Ивановна знала через других, что он единственный сын богатого приволжского помещика, кончил университет, служит при каком-то министерстве без жалованья и т. д. Около садовых артистов вертелся какой-то подозрительный господин в цилиндре и золотых очках. Он говорил на нескольких языках, знал, кажется, решительно всех на свете и являлся для артистов, а особенно для артисток, чем-то вроде комиссионера. По фамилии — Астмус. Говорили, что это очень темная личность и что он не брезгует ничем. Свести выгодное знакомство, напечатать хвалебный отзыв или инсинуацию где-нибудь в газете, пустить сплетню — все было делом его рук. Марья Ивановна была знакома с ним несколько лет, пользовалась его услугами и теперь боялась его, как огня. Ведь Астмус отлично знал все ее бурное прошлое и мог каким-нибудь анонимным письмом испортить ее все нараставшее счастье. Он это отлично понимал и держался с ней с вызывающей фамильярностью.
— Эге, мы устраиваем роман, Марья Ивановна! — шутил Астмус, глядя на нее в упор своими бессовестными глазами. — Что же, не следует терять дорогого времени, милашка… На мою скромность можете вполне рассчитывать, потому что я живая могила всех женских тайн. Это мой принцип, Марья Ивановна… Впрочем, вы имели достаточно случаев, чтобы убедиться в моей корректности. Потом, знаете, Марья Ивановна, мы были бы совсем друзьями, если бы вы оказали мне маленькую услугу… Да. Вы ведь знаете эту хористочку, Таню… Она мне очень нравится и разыгрывает из себя недотрогу. Если бы я мог встретиться с ней у вас на квартире, конечно, случайно… Да… Я знаю, что она любит вас, и вы могли бы повлиять на нее, как женщина опытная и разумная…
Марья Ивановна вся вспыхнула и резко ответила:
— Извините, господин Астмус: я такими делами не занимаюсь.
— Боитесь конкуренции, милашка? Хе-хе!.. Благодарю, не ожидал…
После такого разговора ничего не оставалось, как бежать. Да, именно не уходить, а бежать…
IV
Ружищев пришел в неистовую радость, когда Марья Ивановна сообщила ему о своем решении оставить сцену.
— Я сегодня пою в последний раз, — объявила она, наблюдая его счастливыми глазами. — А завтра объявлю директору… Мне немного совестно, что я оставляю сцену в разгаре сезона. Ведь я все-таки являлась известной приманкой, публика привыкла ко мне… Мой уход может отразиться на делах всей группы.
— Милая, милая, ведь найдется же кто-нибудь другой, чтобы заменить тебя!
— Ты забываешь, что мне придется заплатить громадную неустойку, что-то около шести тысяч… У меня сбережено про черный день около двух тысяч…
— О деньгах не может быть речи.
— Выходит так, как будто ты выкупаешь будущую жену из плена.
— Именно… совершенно верно!.. Итак, в последний раз на сцене?
— В последний раз, милый… И в последний раз поужинаем в этом кабаке.
Они крепко расцеловались. Она начала гримироваться для своего номера, а он ушел в партер, чтобы в последний раз посмотреть на свой позор. Кабака больше не было, не было шантажистов, котов, хулиганов, кутивших напропалую
Последние комментарии
7 часов 46 минут назад
7 часов 47 минут назад
9 часов 48 минут назад
9 часов 50 минут назад
2 дней 7 часов назад
2 дней 8 часов назад