Девственность и другие рассказы. Порнография. Страницы дневника [Витольд Гомбрович] (fb2) читать постранично, страница - 3


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

— Почему ты так шумно пьешь, дитя мое? Где это видано, чтоб так пили чай?

— Это потому, мама, что он очень горячий, — сказала Алиция.

— Но Алиция, не ешь хлеб, если он упал на пол.

— Это я такая экономная, мама.

— Смотри как Биби служит и просит хлебушка с маслом. Постыдись же быть эгоисткой, дитя мое — о-о зачем ты наступила собачке на лапку? Какая муха тебя сегодня укусила? Что случилось?

— Ах, я такая рассеянная, — мечтательно произнесла Алиция, — Мама, а почему мужчины ходят в брюках, ведь ноги есть и у нас? А почему, мама, у мужчин короткие волосы? Мужчины стригутся потому что… что… должны, или потому что так хотят?

— Им бы не пошли длинные волосы, Алиция.

— А почему, мама, мужчины хотят, чтобы им пошло?

И говоря это, она украдкой прятала в рукав серебряную ложечку, с которой пила чай.

— Почему, — говорила госпожа S. — А почему ты себе завиваешь кудряшки? Неужели затем, чтобы мир стал прекрасней и чтобы солнышко не жалело для людей своих лучей? — Но Алиция уже встала и вышла в сад. Достала из рукава ложечку и какое-то время смотрела на нее в нерешительности. — Я украла ее, — шепнула она изумленно. — Украла! Что же мне теперь с ней делать? — И закопала ее под деревом. Ах, если бы в Алицию не попали камнем, она никогда не украла бы ложечку. Женщины, может, и не любят крайностей во внешних проявлениях жизни, но внутренне, если захотят, они смогут вычерпать ситуацию до дна.

Тем временем в дверях дома показался полный мужчина, майор S., и сообщил: — Алиция! Завтра приезжает твой жених, вернувшийся из путешествия в Китай!

Обручение Алиции произошло четыре года назад, когда она вступала в свою семнадцатую весну. — Позволите ли вы, — мямлил молодой человек, — прошу Вашего соизволения, чтобы эта ручка была моей. — Как это? — спросила она. — Прошу Вашей руки, Алиция, — пробормотал молодой поклонник. — Надеюсь, вы не хотите, чтобы я отрезала себе руку, — вымолвила наивная девушка, заливаясь однако румянцем. — Так ты не хочешь быть моей невестой? — Хочу, — ответила она, — но при условии, что дашь мне слово никогда не претендовать ни на одну из частей моего тела, это бессмысленно! — Восхитительно! — воскликнул он, — Вы сами не представляете, как вы очаровательны. Упоительно! — И весь вечер он повторял, блуждая по улицам: — Она поняла это буквально, она подумала, что я… хотел взять ее руку, как берут кусок торта. Я готов пасть на колени!

Без сомнения, был он весьма видным молодым человеком с белой кожей и пунцовыми губами, духовная же его красота ни в чем не уступала красоте физической. Как же богат и разнообразен дух человеческий! Одни строят свою нравственность на благородстве, другие на сердечной доброте, а у Павла альфой и омегой, подножием и вершиной была девственность. Именно она составляла суть его души и около нее вились все его высокие наклонности. Шатобриан тоже считал девственность чем-то совершенным и восхищался ею, говоря: Итак, мы видим, что девственность, которая возвышается с самого низшего звена в цепи естества, растет вверх до человека, от человека к ангелам, а от ангелов — к Богу, в котором и теряется. Бог сам великий затворник во вселенной, вековечный юноша миров.

Если Павел и полюбил Алицию, то потому, что ее локоть, ручки, ножки, может от природы, а может вследствие родительской опеки, были более девственны, чем это обычно встречается, и потому, что она показалась ему самой девственностью.

— Девственница, — думал он. — Она ничего не понимает. Аист. Нет, это слишком прекрасно, чтобы об этом думать, разве что — стоя на коленях.

А проходя мимо городской бойни, добавил: — Может она считает, что и маленьких телят приносит аист?.. Жаркое из телятины — прямо на стол мамы?.. О, как это возвышенно! Как же ее не любить?

Как же не любить Создателя? Непостижимо! Сколь славна природа, что в этой долине слез вообще возможно нечто такое, как девственность. Девственность — а стало быть отдельная категория существ замкнутых, изолированных, пребывающих в неведении, отгороженных тонкой стенкой. Они дрожат в тревожном ожидании, глубоко дышат, соприкасаются, не углубляя отношений — отрешенные от всего, что их окружает, закрытые на ключ от непристойности, опечатанные, и это не пустая фраза, не риторика, а самая настоящая печать, нисколько не хуже всех прочих печатей. Головокружительное соединение физики и метафизики, абстрактного и конкретного — из мелкой, чисто телесной подробности вытекает целое море идеализма и чудес, находящихся в разительном противостоянии с нашей грустной действительностью.

Она ест жаркое из телятины и ничего такого не знает, ни о чем не догадывается, невинно ест, и так во всем — с утра до вечера. Как-то раз она вместо «паук» сказала «паучок»: «паучок поедает мушек». О, чудо! Невинная и в гостиной, и в столовой, и в своей комнатке за белой занавеской и в кло… Тсс! Жуткая мысль! — Зубы стиснул, а все лицо нервно дрожит. — Нет, нет, — шептал он, — этого она вообще не делает,