Камень преткновения [Анатолий Дмитриевич Клещенко] (fb2) читать постранично, страница - 142

Петра прощения за то, что сказал правду инспектору. И когда объяснял, что Петр Шкурихин выручил его, Генку Дьяконова. Но ведь сам Генка Дьяконов только сейчас понял главное. Он же просто выпустил из виду, забыл!

— Эля, послушай!

Эля плакала. Слезы скатывались по ее щекам, оставляя на матовой загорелой коже блестящие дорожки.

— Эля!

Молчит.

Конечно, она не верит, что можно забыть такое. Генка Дьяконов, называвший Петра Шкурихина подлецом и гадом за то, что хотел свалить свою вину на другого, на невиновного, — и вдруг сам поступает так же?

Ну что ж! Эля вправе не верить. Вправе, хотя он действительно не сразу вспомнил о старшине, которому, как сказал отец, «воткнут за милую душу». Сейчас Эля презирает его, как труса и подлеца. Как самого последнего негодяя. Его, Генку Дьяконова?.. Да, его!

Но Генка Дьяконов не трус и не подлец. Не был и не будет трусом и подлецом. Никогда! И не станет прятаться за чужую спину. Он пойдет к Мыльникову и скажет: «Виталий Александрович, старшина катера в аварии не виноват. Виноват я».

И все!

Именно так и сделает, хотя Мыльников уволит его и отдаст под суд. Хотя рухнет, вдребезги разобьется его мечта о техникуме и о Москве. И, значит…

Он посмотрел на Элю, продолжавшую горько, беззвучно плакать оттого, что ошиблась в нем, посчитав смелым и справедливым парнем. Не ошиблась! Будь что будет, но Генка Дьяконов не хочет и не позволит, чтобы Эле стыдно было за него перед Михаилом Венедиктовичем и Сергеем Сергеевичем. Чтобы Эля сказала, как тот раз: «Человека, способного на такое, я раздавила бы, как слизняка!»

— Эля, ты не думай, что я боюсь. Что хочу спасти шкуру чужим несчастьем. Я сейчас пойду и расскажу Мыльникову. Все как есть!

От «Гидротехника», снова оставшегося в одиночестве, их отделяла какая-то сотня шагов. Сто шагов, может быть чуть больше или чуть меньше, по влажному, плотно слежавшемуся песку, на котором сохранились еще их следы. Разлапые, бесформенные отпечатки подошв бродней и узенькие, аккуратные — Элиных босоножек.

— Слышишь, Эля? Пойду и скажу!

Она ткнулась заплаканным лицом в жесткий брезент его куртки. Положила ему на плечи свои ладони, но они не удержались, заскользили вниз.

— Генка, — еле слышно сказала она и впервые всхлипнула. — Может… Может быть, не надо… говорить ему?.. А, Генка?

Сначала он не понял. Растерялся. Потом осторожно оторвал от брезента куртки ее руки, сказав снисходительно и печально:

— Ты — дура.

И, подержав тоненькие запястья в своих шершавых ладонях, бережно, неохотно опустил книзу. Словно боялся, что они упадут и разобьются, если он просто разожмет пальцы.