Борькин побег [Дмитрий Владимирович Бондарь] (fb2) читать постранично, страница - 3

обрадовался за Натку, потому что брат обещал показать ее врачам, чтобы они смогли ей выпрямить спину. А мама заплакала, потому что теперь нам втроем станет гораздо труднее — ведь я не умею шить на швейной машинке. А Сашку или маму никто с лесоповала не отпустит в коровник с нитками баловаться.

Натка сказала, что никуда не поедет одна, а мама наругала ее за это.

Втроем они все-таки уговорили Наташку ехать домой. И я, счастливый и довольный, уснул.

Конечно, мне тоже хотелось оказаться подальше от этого коровника, от еды без соли, от чая из еловых веток, но если даже такому командиру, как Алексей, оказалось невозможно вытащить нас всех отсюда, то не стоило и надеяться. Да и жалко будет бросать маму, Сашку, Егора, Мишкана, налаженную постовую службу. Вдруг волки? И я решил для себя, что лучше мне остаться с мамой.

А утром, когда взрослые ушли в лес, явился тот самый Иван Матвеевич.

Он приехал на рыжей лошади, бородатый, с ружьем. На нем тоже была гимнастерка, только старая, не такая красивая, как у Лешки. И фуражка тоже была. Выцветшая, почти белая. С треснувшим лакированным козырьком.

Он посмотрел в бумаги Алексея, скрутил из махорки «козью ногу», откашлялся — густо, громко, сплюнул в траву и прикурил от Лешкиной спички.

— Я чего приехал-то? — спросил он сам у себя. — Приказ пришел, велено дальше по реке сплавиться. На сотню верст ниже по течению. Сечешь, командир? И там места готовить под вырубку. Так что сегодня я работу на участке прекращаю, будем плоты строить и все помаленьку переезжать. Вот так. В три дни велено перебазироваться.

— Моим-то, Иван Матвеевич, последними ехать разрешишь ли? А то мне с ними плыть никак нельзя, а побыть вместе хотелось бы. Давно не виделись. — Спросил Алексей.

Брат тоже прикурил свою папиросу из раскрашенной пачки с красиво выведенным красной краской названием «Курортные».

— Да пусть, — Иван Матвеевич разогнал рукой густой дым, зависший перед лицом. — Только смотри, командир, чтобы обязательно приехали! А то нам с тобой голов-то не сносить.

— Обижаешь, Иван Матвеевич! — сказал Алексей. — Я ж командир Красной Армии, помкомрот, что такое приказ и дисциплина — мне объяснять не нужно.

— Ну и добре, командир, считай, договорились. А горбатенькую забирай, я куда нужно доложу, положено так.

Они поговорили еще про погоду, про трудную работу, про мошку, от которой у новеньких морды распухают «будь здоров»! Потом Иван Матвеевич влез на свою лошадь и, не прощаясь, прервав разговор на полуслове, толкнул кобылу в бока пятками.

— Приветливый народ сибиряки, — сказал вполголоса Алексей, смотря в его удаляющуюся спину.

— Когда напьется, то и застрелить может, — ввернул Егорка, сидящий на крыше коровника. — В прошлом годе так и было. Убил Акиньшина, когда у него баба на сносях умерла и тот в бега ушел. И ничего ему за Акиньшина не было.

Брат плюнул на тлеющий табак, затушил окурок папиросы о каблук своего сапога, вздохнув глубоко и тяжко, выбросил его в траву.

К вечеру наш коровник гудел как улей — готовились списки отбывающих, считалось количество плотов, собирались вещи.

Мы с соседскими детьми бегали от одного загона к другому и с любопытством наблюдали за поднявшейся неразберихой. Кто-то не мог сложить в кучу свой скарб, потому что постоянно что-то пропадало, кто-то ругался, что переезжать придумали не ко времени — скоро уже совсем глубокая осень, а на новом месте только лес, да снега.

Только у нас никакой суеты не происходило, потому что нам дали на свидание целых три дня — пока у Алексея был отпуск. Мама с Сашкой и Лешкой вспоминали каких-то людей, мне незнакомых, родственников: свояков, шуринов, племяшек, теток и дядек, кум и кумовей, чьих-то крестных. Тот в город уехал, а этого «забрали», кто-то «отошел», а иного «не нашли». Я не очень понимал, о ком они говорят, да и не вслушивался особо, потому что Лешкина фуражка вмиг сделала меня самым главным командиром среди детей нашего коровника и у меня нашлась тысяча дел, неотложных и важных, которые без меня не решились бы никогда.

Следующим утром первые три семьи в сопровождении какого-то тощего красноармейца открыли сплав по реке. И я простился с Мишаком — он отбыл в этой партии.

Потом смоленские Нюрка и Райка погрузились на свой плот, затем настала очередь Егорки, последним оставался Степка, но вскоре настал и его черед. Мы прощались без особенной торжественности, будто завтра увидимся, да все так и должно было быть.

Коровник постепенно пустел и к третьему дню остались только мы, Ивановы да Зарайки. Для каждой семьи заранее был сколочен отдельный плот, и нам предстояло собрать все, что осталось в окрестностях старого коровника — забытое, потерянное, оброненное — погрузиться и перевезти на новое место.

Но с самого утра