Рамон Ноннато, самоубийца [Мигель де Унамуно] (fb2) читать постранично, страница - 2


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

мать-утешительница. Сидя на берегу, на камне, поросшем водорослями, он созерцал портрет своей покойной матери, и песнь волн казалась ему колыбельною песней, которой ему не пришлось услышать в детстве.

Когда-то он хотел стать моряком. Тогда было бы легче бежать из отцовского дома, отдаться одиночеству своей души. Но отцу был нужен бесплатный адвокат, и он заставил сына стать законоведом, чтобы научиться искажать смысл законов.

От моря пришлось отказаться. Вот почему такой безысходной тоской наполнены были все эти годы.

Но даже и в прошлом душа его не находила утешения. Ничего радостного не мог он вспомнить, оставаясь наедине с самим собой. Все юношеские годы прошли, как одна зимняя ночь в ледяной пустыне. Один, всегда один. Отец редко заговаривал с ним. А если и говорил, то только о своих грязных делах. Время от времени он повторил: «Ведь все это я делаю ради тебя, прежде всего ради тебя; можно сказать, только ради тебя я и делаю все это. Я хочу, чтобы ты стал богатым, очень богатым, невероятно богатым и чтобы ты смог жениться на дочери самого богатого из этих богачей, которые так нас презирают». Но мальчик чувствовал, что отец лжет, что ему только нужен предлог – предлог, которым можно было бы оправдать ростовщичество и скупость, обелить себя перед самим собой, перед судом своей совести.

Однажды, в один из самых безрадостных дней своей юности, Ноннато нашел портрет матери, ставший для него с тех пор величайшей святыней. Что касается отца, то он никогда не говорил ему о матери.

Несчастный юноша, слышавший от своих товарищей рассказы об их матерях, пытался представить себе, какой была его мать. Он напрасно расспрашивал о ней служанку, сухую и черствую старуху, ходившую за ним с того дня, как кормилица, которую он тоже никогда больше не видел, отняла его от груди. Старуха была доверенным лицом его отца. Он ни разу не слышал, чтобы эта хмурая, упрямо молчаливая женщина что-нибудь напевала. И когда он обращался к своему детству, то в воспоминаниях, даже самых далеких и смутных, перед ним всплывал именно ее образ.

Детство! Он его не знал. Детство его было одним долгим, серым и холодным днем, длившимся несколько лет, потому что все дни были одинаковы и одинаковы были часы каждого из этих дней. И школа – такая же мрачная, как отчий дом. Он помнил жестокие шутки детей – детские шутки всегда жестоки, – издевавшихся над грязным ремеслом его отца. И так как однажды, когда его назвали сыном ростовщика, он заплакал, его стали дразнить еще больше.

Кормилица отняла его от груди при первой же возможности, потому что услуги ее не оплачивались. Кормление младенца шло в оплату ссуды, подученной у ростовщика мужем кормилицы.

Рамона Ноннато извлекли из еще не остывшего тела его матери: она умерла немногим ранее того, когда должна была произвести его на свет. Это произошло за сорок два года до рокового дня, ставшего днем его собственной смерти. Смерть вошла к нему в душу, едва он родился.

Несчастная мать! Сколько раз в последние дни своей жизни она утешала себя мыслью, что ее сын, столь желанный, станет лучом солнца в этом холодном и мрачном доме. Она надеялась, что тогда, быть может, станет иной и душа этого ужасного человека – ее мужа. «По крайней мере, – размышляла она, – я уже не буду одинока в этом мире. Напевая своему ребенку, я не буду слышать звона монет оттуда, из комнаты секретов к тайн. И кто знает! Может быть, он станет мягче, добрей».

И она мечтала о том, как в ясные дни станет ходить с малюткой на берег моря и там, склонясь на трепещущую грудь кормилицы земли, напоит его молоком своей груди, и песня ее сольется с вечной колыбельной песнью, столько раз утолявшей печали измученного человеческого рода.

Как случилось, что она вышла замуж за этого человека? Она и сама не знала. Это было делом рук ее семьи, ее отца, у которого с ее будущим мужем были какие-то темные дела. Она подозревала что-то ужасное, страшное, но отгоняла от себя эти мысля. Она помнила, как однажды, после того как ее мать в течение нескольких дней ходила с покрасневшими от слез глазами, отец позвал ее в валу и сказал ей: «Дитя мое, ты одна можешь спасти меня, счастье всей нашей семьи записях от тебя. Без твоей жертвы мы разорены, нас ждет бесчестье».

– Приказывай мне, отец, – ответила она.

– Нужно, чтобы ты вышла замуж за Анастасии моего компаньона.

Несчастная онемела, тело ее сотрясалось от дрожи как при ознобе. И отец, приняв ее молчание за согласие, добавил:

– Спасибо, дочка, спасибо. Я и не ожидал от тебя другого. Да, это жертва…

– Жертва? – сказала она, чтобы что-то сказать.

– Да, дитя мое, жертва. Ты его не знаешь, ты не знаешь его так, как знаю я!..