Рассказы [Марио Бенедетти] (fb2) читать постранично, страница - 3


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

разделе, где он так ни разу и не был.

Он не хотел никаких объяснений. Просто перестал общаться с Матиасом. Пусть держит их у себя, пусть их продаст, если хочет. И пусть продаст свою душу дьяволу. Это был сравнительно простой выход — не говорить на эту тему. И Паскуаль, почувствовав облегчение, почти наслаждался своим молчанием.

А как же Матиас? Матиас, вероятно, отнесся к сложившимся отношениям как к должному и не искал случая объясниться. Паскуаль уже забыл, кто из них первый стал избегать другого. Просто они перестали видеться и не искали встреч. Паскуалю казалось, что он понимает брата: «И правильно делает, бережет свое здоровье».

Он был готов к разрыву уже давно. Ясно помнил детство, время, которое они проводили в беседке. Матиасу было тогда четырнадцать лет, ему — двенадцать. После обеда, пока родители отдыхали и из кухни доносился стук тарелок и кастрюль и болтовня негритянок, обсуждавших новости за мытьем посуды, а ленивый горячий ветерок шевелил листья, из-под которых вдруг появлялись гусеница или паук, отвратительный, волосатый, они с Матиасом, лежа на скамейках беседки, читали книги, взятые на каникулы. Матиас — маленький, сутулый, нервный — с презрением глядел на то, что читал Паскуаль (обычно это были Буффало Билл и Сандокан). Паскуаль же осуждающе посматривал на сентиментальные книги брата («Дочь виконта», «Мать и судьба», «Последняя слеза»).

Сначала они читали разные книги. Позже у них появились разные друзья. Товарищи Паскуаля, который лишь ценой больших усилий перешел на второй курс медицинского, были веселые, энергичные, напористые. Друзья Матиаса из года в год скучали за одним и тем же столиком в кафе, бездельничали, томились в безволии, воображая себя интеллектуалами.

Их отчуждению способствовала и Сусана, бедная родственница. Первым влюбился Матиас, и Паскуаль, который до этого почти не обращал внимания на кузину, решил очаровать ее своими неуклюжими ухаживаниями. Но тут оба потерпели фиаско, потому что Сусана неожиданно подцепила богатого старикашку и решила сделаться затворницей в почтенном доме, надеясь на обеспеченное вдовство.

Одно время братья были, правда, вместе и даже наслаждались непривычной для себя общностью взглядов: они стали членами одной политической партии и оба фигурировали в списке одного клуба. Часто приходилось им участвовать в спорах, плечом к плечу, против какого-нибудь разуверившегося, кандидата в перебежчики, который напоминал о невыполненных обещаниях или ошибках руководителей. Паскуаль думал, что, несмотря на разногласия, может быть, еще не поздно проникнуться братскими чувствами.

Отец нашел уже вечный покой, поэтому по вечерам они оставались с матерью, сопровождали ее в гости, чтобы помочь ей хоть немного прийти в себя после страшного удара. Но ничто не могло облегчить ее горе. Потом Матиас женился, но Паскуаль, который и теперь все еще предпочитал холостяцкую жизнь, не прерывал этой прохладной дружбы, о которой оба сохранили кисло-сладкое воспоминание.

Но вот умерла и мать, единственная, к кому они были по-настоящему привязаны, и Паскуаль с трудом приходил в себя. Часто во сне его мучил один и тот же кошмар: он видел свою бедную мать, отчаянно стремящуюся покинуть этот мир, ее усталые, полные мольбы глаза, когда кто-нибудь из лучших побуждений пытался вселить в нее надежду. Паскуаль предпочел бы, чтобы у нее была болезнь, поддающаяся определенному диагнозу. Он не мог избавиться от мысли, что она умерла единственно и исключительно от желания умереть, от отвращения ко всему, от нежелания держаться за жизнь, и испытывал чувство раскаяния, что не сумел стать для нее необходимым, не смог добиться, чтобы мать хотела жить хотя бы ради него. Ему не давали покоя воспоминания, он так и видел эти губы, которые не хотели говорить, глаза, в которых не было даже грусти.

Когда мать наконец умерла, Матиасу и Сусане пришлось без него приводить в порядок дела — он совсем пал духом и находился в таком угнетенном состоянии, что сам испытывал к себе жалость. Долгое время его преследовал страх, что с ним начнут говорить о цифрах, о прибылях, о документах. А он с нетерпением ожидал лишь одного вопроса. Предложи ему Матиас взять украшения, он бы согласился. Он готов был отдать за них все: мысль об этих драгоценностях, которые умещались на ладони, становилась навязчивой. Он и сам точно не знал, зачем ему эти вещи, они казались ему едва ли не воплощением матери, большим, чем ее бедное тело в последние месяцы жизни. Это ожерелье, это кольцо, эти серьги напоминали о времени, когда мать улыбалась, ходила в гости, подавала руку отцу, приглашая его пройтись по саду в те далекие тихие вечера…

Но Матиас не касался этой темы. Он говорил об акциях, о землях, о банковских вкладах. Только не об украшениях. Паскуаль со всем соглашался: «Делай как хочешь. Мне все равно». Чувство собственной беззащитности и непреодолимый стыд мешали ему поговорить с Матиасом. Он казался себе бедным сиротой, беспомощным, словно