Из Китая [Петр Алексеевич Оленин-Волгарь] (fb2) читать постранично, страница - 4

Испытание в больнице лишало его последних дней в родной деревне. Были и явные симулянты, например, притворяющиеся глухими. Этих обязательно посылали на испытание. На второй день был принят и Алдошин Иван, взявший средний жребий. Он апатично отнёсся к осмотру; по-видимому, он примирился уже с мыслью, что «семья в разор придёт», и видел вмешательство свыше в том, что несоответствие писанного закона с жизнью отрывает его от родной семьи, обрекая её биться без него «впроголодь».

При приёмке Алдошин оказался «всем здрав» и, когда предводитель объявил, что он принят, он кивнул присутствию головой и сказал: «мерси» — словцо, подслушанное где-нибудь в городе!

Судьба Алдошина решилась…

VI

Прошло три года. Замолк уже победоносный гром русских пушек, выступивших в защиту европейской культуры в Поднебесной империи. Гром этот мешался с громом чужих пушек, прибывших в далёкий Китай со всего света и впервые гремевших целую кампанию в унисон. «Люди с косами» получили следуемое возмездие за то, что осмелились в просвещённом XX веке отстаивать свои «варварские» обычаи, свою собственную тысячелетнюю культуру и своих нелепых «богов». Китайские поля были удобрены человеческою кровью, и оставалось ждать теперь обильных урожаев в будущем.

Китай был основательно усмирён и узнал, как «работает штык», как далеко «бьёт» пуля и что такое европейский солдат в новом «крестоносном» походе. Старики, дети, женщины, девушки основательно познакомились с германским «броненосным» кулаком.

Война кончилась, и часть войск была отправлена на родину, в запас. В числе этих счастливцев был и Алдошин Иван, уже унтер-офицер. Он «сделал» всю кампанию и остался цел и невредим.

В одно прекрасное утро он распростился с «товарищами», с которыми свершил путь в много тысяч вёрст и вышел из товарного вагона на маленьком полустанке в двадцати верстах от родного села. Этот путь ему пришлось сделать пешком и ему много было времени вспомнить прошлое. Уже давно не имел он известий от родных, а последние, полученные ещё перед Китаем, были грустные. Семья, действительно, в разор пришла. Старуха побиралась, доживая свой век, жена ушла в город в «куфарки», так как дома делать было нечего, и землю убирать было некому.

Путь Алдошина близился к концу. По обеим сторонам дороги волновалась рожь; «цвет» лёгкой дымкой стоял над ней, и от лёгкого ветерка словно волны ходили. Серые жаворонки взлетали на верх и, остановившись в воздухе, трепыхали крылышками, щебеча свои милые песенки.

Вдали виднелась тёмная полоса леса. Солнце, поднявшееся из-за него, точно брызнуло сверху золотом лучей. Белые тучки плыли в бездонном синем небе… Было хорошо, светло… Природа лаской привета встречала странника.

По мере приближения к своему «месту» сердце Алдошина щемило всё более и более, и походка была не твёрдая, не солдатская. Вот показался вдали родной храм, сейчас, за пригорком, выглянет и очутится как на ладони всё село… Алдошин пошёл скорее, что-то захватывало ему дух. Вот и околица… вот и родная изба виднеется, но что это? Словно, она заколочена? У самых прясел навстречу Алдошину попалась девчонка лет восьми, грязная и оборванная, с сумочкой за плечами.

— Подайте Христа ради! — сказала она, протягивая ручонку.

Что-то знакомое почудилось Алдошину в лице девочки:

— Апроська, это ты? — не своим голосом спросил он.

Девочка испуганно взглянула и вдруг заплакала: очевидно, она испугалась.

— Апроська, да ведь это я, брательник твой, Иван солдат, — заговорил Алдошин, — Мать где? Бабушка?..

— Мамка по миру пошла, — залепетала девчонка скороговоркой, не глядя на Ивана, — бабушка Лукерья на зимнего Миколу померла…

— Царство небесное! — сказал Иван, крестясь…

— Все по миру ходим, тем и питаемся… Мы-тка думали вас китаец убил, — продолжала девочка, — живу я у тётки Пелагеи, «улогая» она… вот за кусочками хожу.

Алдошин молча смотрел на ребёнка, и что-то подступало ему к горлу.

— А тётинька Марфа в городу живёт… сказывали: в дорогом обряде ходит, — говорила Апроська, — вишь, по какому-то жёлтому билету теперь проживает… а девочку вашу, Саньку, в люди взяли… дядинька Сидор… а другая, маленькая, та в одночасье померла…

Но Алдошин уже не слушал: прислонившись к пряслам, он закрыл лицо руками и вздрагивал всем телом. Солнце пекло его обнажённую голову, а на груди блестела китайская медаль.

1904