900 дней в тылу врага [Виктор Ильич Терещатов] (fb2) читать постранично, страница - 2

буквы, которые давно не употреблялись в русском языке, — «ять», твердый знак. Сразу видно, писал человек, который лет двадцать пять назад удрал из России.

Конечно, в листовках ничего не говорилось, как учредители «нового порядка» жгут русские города и села, убивают ни в чем не повинных стариков, женщин, детишек. Я скомкал бумажку, бросил наземь и побрел домой. Долго не мог успокоиться.

Под вечер собрались ребята. Разговоры — только о партизанском отряде. Строились планы, вносились предложения.

Некоторые хватили через край: рисовали заманчивые картины, как они возьмут в плен Гитлера, как привяжут его к елке над муравьиной кучей…

А утром случилось неожиданное. К нам в дом нагрянули две мамаши. Одна из них плакала. Они стали упрекать меня, что я посылаю их сыновей на верную гибель. Сначала я растерялся. О какой гибели шла речь? Потом понял: ребята дома стали хвастаться и рассказали о наших планах. Это уже было плохо. С первого же раза проболтаться, разгласить хотя и не бог знает какую, но все же тайну.

Я успокоил женщин, сказал, что их сыновья пошутили, ничего серьезного у нас нет.

Собрав ребят, я рассказал о случившемся. Все смотрели на виновников. Они молчали, понурив головы. Некоторые предлагали тут же исключить их из отряда, другие напротив советовали на первый раз их простить, дать возможность искупить свою вину. Сошлись на втором.

В отряде у нас было двадцать человек. Мы взяли себе за правило: ни с кем не заводить лишних разговоров. Меня избрали командиром. Мой первый приказ: потихоньку от домашних заготавливать продукты, теплую одежду и обувь, чтобы в случае необходимости можно было быстро уйти в лес и примкнуть к партизанам.

А фронт приближался подобно грозовой туче. Слышны были залпы дальнобойных орудий. По ночам багровое зарево освещало горизонт. Люди уходили на восток: Шли пешком, ехали на лошадях. На телегах сидели детишки, лежал немудреный домашний скарб. Густые облака пыли, поднятые сотнями ног, клубились в воздухе, покрывая седой пеленой траву и деревья. Через Кувшиново проходили отступающие части Красной Армии. Многие красноармейцы и командиры были ранены. Бинты долго не менялись, были грязны, в пятнах запекшейся крови. Закрадывалась мысль: неужели конец, поражение? Нет, не может быть! Не склонит народ свою голову перед врагом. В груди поднималась лютая ненависть к захватчикам. Мы спешно готовились к встрече с фашистами.

Кроме охотничьих ружей, у нас было семь трофейных винтовок, два десятка гранат и несколько штыков. Ожидая прихода немцев, мы выкопали в глухом лесу, у села Прямухино, землянку, натаскали туда картошки, сухарей, соли, спрятали оружие и все это тщательно замаскировали. Своими силами сделали топографическую карту, цветными карандашами нанесли на нее лес, реки, дороги и болота.

Все шло пока хорошо. Тревожило одно: мне, как командиру, следовало сообщить о наших намерениях районному комитету комсомола. А что если из нашей затеи ничего не выйдет?

Наконец втроем — Поповцев, Горячев и я — идем в райком комсомола. Моросит мелкий осенний дождик. Под ногами хлюпает грязь. По булыжнику тарахтят военные повозки, шагают угрюмые красноармейцы. Мимо нас в мокрой плащ-палатке прошел здоровенный красноармеец метра в два ростом с пленным немцем. Немец, низенький, тощий, в потрепанной куртке и сапогах с широченными голенищами, смешно семенил, еле поспевая за своим конвоиром. Прохожие останавливались и кто с любопытством, кто с ненавистью смотрели на фрица.

Слышались возгласы:

— Довоевался сукин сын…

— Пат Паташона ведет!..

— Где ты, Ваня, выколопнул такого сморчка?

Мы впервые видели живого гитлеровского вояку.

— Неужели у них все такие замухрышки? — спросил Горячев.

— Придет время — увидим, — ответил Поповцев.

В райкоме нам долго пришлось ждать. В кабинете секретаря шло бурное совещание. Через дверь слышался горячий разговор о каком-то истребительном батальоне, который, видимо, по ошибке обстрелял наши самолеты.

— Кто давал право стрелять? — громко спрашивал чей-то бас.

— Они кружили над крышами, — оправдывался другой голос.

— А звезды на крыльях видели?

— Видели. Но ведь звезды могут и немцы нарисовать.

— Паникуете, товарищи! — гремел бас.

Слушать чужой разговор стало неудобно, и мы тихо вышли из приемной.

— Сердитые… Не попало бы и нам, — беспокоился Николай Горячев.

Часа через полтора нас вызвали к секретарю. В комнате густым облаком висел табачный дым. У окна стоял военный с двумя шпалами на петлицах и курил папиросу. Мы молча топтались на месте.

— Ну что, орлы, членские взносы пришли платить? — спросил секретарь райкома.

— Нет, — ответил я. — Пришли по важному делу.

— Теперь все дела важные, — усмехнулся секретарь.

— А у нас особо важные. Мы прибыли сюда по призыву партии, — сказал я каким-то чужим голосом и почувствовал, что на лбу выступил пот.

— Ах, вот как… — удивился секретарь. —