Избранные стихотворения Ури Цви Гринберга [Ури Цви Гринберг] (fb2) читать постранично, страница - 2


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

книг Библии и средневековой ашкеназской поэзии на иврите. Приподнятый, иногда ораторский строй речи Гринберга, родственный интонациям библейских пророков (но также У. Уитмена), порой приводит к заглушающей поэзию риторике, но чаще стихи Гринберга отмечены немногословностью и тонким лиризмом. Так же самобытен и образный строй поэзии Гринберга — сплав из воспоминаний об отчем доме, его благочестивом покое, облеченных в библейские и аггадические понятия-символы (Адам, Ева, Эдемский сад), и элементов окружающей поэта реальности, окрашенной в мистические тона. Своеобразие этого сплава усугубляют идущая от экспрессионизма эмоциональная напряженность образов и парадоксальность их сопоставления, а также лексика Гринберга, часто использующего отдельные библейские термины, понятия и определения, почерпнутые из каббалистической литературы.

В 1956–57 гг. Гринберг опубликовал ряд стихотворений на идиш, что вызвало восторженные отклики в мировой еврейской прессе.

Ури Цви Гринберг умер в 1981 году, признанный как великий поэт Израиля.

Творчество Гринберга отмечено премией имени Бялика (1947), особой премией имени Бялика за поэтическое мастерство книги «Реховот ха-нахар» и Государственной премией Израиля (обе – 1957). Гринберг – почетный доктор философии Тель-Авивского университета (1978) и член Академии языка иврит (1959).

Двухтомное собрание сочинений Гринберга на идиш вышло в 1979 г. в Иерусалиме. 


 ПЕРЕВОДЫ С ИВРИТА 

В СТРАХЕ ПРОРОЧЕСТВА


Перевод Я. Лаха/


Ещё облака не дышали ни тенью, ни дымом,

и разум у важных персон пребывал во младенчестве мнимом,

а я пророчил великую скорбь:

— Тучи над Ерусалимом!


Ещё воспевали пииты олений рассвет

и винограда звёздные кисти,

а я предрекал, что дождёмся бед

мы, по воде плывущие листья.


Откуда безумие это взялось?

Когда, как рубашку с горя,

себя душа раздирает —

пророчество в ней закипает.


Гибельный плач в себе я несу — губы сухи и веки,

беженец на войне, осколок большой родни.

Сердце моё сгорело, угли во мне одни,

их не погасят и полноводные реки.


У братьев моих, у колодца их была бы жажда утолена,

они же горькою влагой излили жалость

и к морю свернули: взошла луна,

и серебро на волнах колыхалось...


Вот оно — горе, что я предвещал!

Вот носилки — погибших проносят мимо!

Зачем эта скорбь? Страданье зачем — ведь я

всё это выплакал в уши Ерусалима!


Вот сборище беженцев, их — что грибов!

Вот покинутый дом, сожжённая нива!

Вот бесчестье друзей, что достигли преклонных годов,

как деревья бесплодные Тель-Авива!


Нет избавленья. Галут и здесь.

Изгнанник в Сионе, как всюду, слаб...

О, горе! Там — только крест,

здесь же — крест и араб!


И вот уже вирши на каждом углу строчат

про горе-беду, чернильные слёзы стекают,

живые слова на устах погибают.

Скверна на всех — с головы до пят.


Так слушайте их, славословят они и сейчас,

от ваших грудей, как младенцы, неотделимы.

Вчера ещё небылицы они рифмовали для вас,

застилая бумагою бездну Ерусалима...


Их напев колыбельный так сладко был спет,

а сегодня для них легко исполнимо

всё то, что слагал накануне суровый поэт,

криком крича у ворот Ерусалима.


Ночь... Зачем виноградники небосклону?

Спокойны выси, тихu, далеки.

Я на ваши глаза кладу по закону

обломки пророчества, как черепки...


Вы все поколением мертвых предстаёте моим глазам

ещё до того, как яму вырыли вам.


31 мая 1930 г.

Перевод Я. Лаха


УЖАС ПРОРОЧЕСТВА


Перевод М. Яниковой/


Облаков дыханье, как нежная тень, еще небеса не залило,

и сравнялись разумом люди с детьми, что груди сосали,

и тогда мне было пророчество о великой печали:

тучи над Иерусалимом!


И поэты еще слагали стихи об оленях

и о гроздьях звезд в виноградниках поднебесных,

ну а мне пророчество было о днях гонений,

когда мы обнаружим, что воды несут нас, как листья, в бездну.


Это дикое знанье — откуда оно мне досталось?

Если чья-то душа разорвана в трауре и кровоточит,

в ней тогда открывается этого знанья источник.

И пророчество билось во мне, и ключом прорывалось.


И сухие губы издали вопль того, кто погублен,

кто остался в живых единственным после боя,

и чье сердце упало внутрь раскаленным углем,

что останется тлеть, даже если все реки его омоют.


И когда спасенья от жажды искал я в колодцах братьев,

зачерпнули в одном из ключей, и затем повернуться

они к морю решили; тогда луна на небо взобралась,

и поплыли блики в волнах, как серебряные блюдца.


Вот то горе, несчастье, что мне в виденье предстало!

Вот несут на носилках мертвых неисчислимых!

Есть ли такая