Сияние [Ёран Тунстрём] (fb2) читать постранично, страница - 4

родной язык: — Узнай, растет у них хрен или нет. Спроси у этого хмыря.

— А как по-английски «хрен»?

— Понятия не имею. Наверно, «pepperroot».

— Господин министр, — говорит Торстейдн, — наш президент в свою очередь шлет вам горячий привет, благословляет наши переговоры, а кроме того, интересуется, наличествует ли в вашей флоре… или фауне… растение, которое у нас в Исландии называют «хрен».

— Pepperroot? С вашего разрешения, я переговорю с моим заместителем.

Тишина, гудки, негромкий разговор. Театральный шепот дяди Торстейдна:

— Министр звонит своему заместителю, тут сорокаградусная жара, а кондиционеры вчера бастовали. Если я разгадаю твою загадку, ты уж похлопочи, чтобы меня уволили в отставку. Я же сижу тут дурак дураком.

— Знаю.

— Взял да влюбился в девушку-еврейку, решил жениться, но для этого пришлось принять иудаизм, а через два месяца она потребовала развода, и теперь я торчу тут — без женщины и без крайней плоти. Хочу домой.

Когда отец поднес трубку ко мне, я услышал африканские вздохи, сопенье, цикад и министра иностранных дел:

— Прошу прощения, господин посол. Мой заместитель спрашивает, каков этот pepperroot с виду. Он… гм… человек простой, не очень-то образованный.

— Ну, в общем, это… Минуточку. Слышь, Халлдоур, что за штука этот хрен, черт подери?!

Отец умоляюще посмотрел на меня.

— Он бывает двух видов, — прошептал я. — Большой тюбик с красными буквами и другой, поменьше… по-моему, он белый и, когда растет, похож на морковку.

— Дать им время до завтра? Пускай выяснят?

Я кивнул, дядя Торстейдн сообщил мою информацию нигерийскому министру, и тот с большим недовольством сказал:

— Ничего не знают. Все же придется уволить этого бездельника.

Это научило меня — или должно было научить, — что даже мимолетная мыслишка может возыметь неожиданные последствия: через несколько дней пришло сообщение, что уволенный заместитель министра иностранных дел собрал группу единомышленников и свергнул правительство. Партнер дяди Торстейдна по переговорам был брошен в тюрьму, заместитель провозгласил себя премьер-министром, аннулировал контракты на поставку вяленой рыбы, только-только подписанные Торстейдном — чернила едва успели просохнуть! — и отослал обратно большие исландские суда, что стояли на рейде, а в результате наша страна понесла огромные финансовые убытки.

~~~

Я кричу. Это тоже воспоминание.

Отец за руки поднимает меня, а я отчаянно грызу воздух, тщетно пытаясь вырваться. И ору, пока голос не пропадает. Далеко подо мной — ванна с прежде такой красивой зеленой водой. Я голышом вишу над ней и знаю, что, если упаду, мне грозит смерть.

Я знал, что такое — море. Из наших окон на Скальдастигюр можно было видеть, лежит ли оно на спине, нежась на солнышке, или сердится, потемнев лицом, или просто дуется, лежа на животе. Мы часто гуляли по набережным, смотрели на рыболовные суда, и до сих пор все было хорошо. Но однажды в поле моего зрения возникла стрела подъемного крана, и прямо у моих ног приземлилась огромная пасть и пара свирепых глаз — акула. Я побежал прочь от нее, бежал всю ночь, метался в постели, акула не оставляла меня, теперь она была в ванне, — возможно, это вообще самое первое мое воспоминание.

Отец ставит меня на пол, закутывает в одеяло.

— Опять акула?

Он не говорит, что бояться не надо, что в ванне акул не бывает. Он идет навстречу моему страху и говорит:

— Опасное можно нарисовать.

У акулы много обличий, и отныне она существует на свете, а я становлюсь знатоком разных форм ее бытия. Как только дома собираются гости, речь заходит об акулах. Я знал все — где водится рыба-молот, сколько продолжается беременность у меч-рыбы, каковы размеры неопасных кошачьих акул. Кое-кто из членов нашего правительства — отцовские кузены как раз тогда были министрами жилищного строительства и сельского хозяйства — просто диву давался.

Я рисовал всех этих чудищ морских глубин, и мне здорово помогал небезызвестный капитан Немо. Жил он в подводной лодке, играл на фисгармонии в ярко освещенном салоне за толстыми стеклами иллюминаторов. У него были там красные подушки, мягкие ковры, уютные абажуры. Мне нравились рассказы про его пещеру, нравилось само слово «салон».

По сохранившимся рисункам можно отчетливо проследить развитие: на самых ранних я рисовал огромных, во весь лист, акул, на две трети состоящих из пасти, в которой виден каждый зуб. А возле пасти плавает совершенно голый крохотный человечек. Не больше кильки.

Множество громадных акул. Множество пастей. Но человечек растет, вскоре на сцене появляется подводный корабль. За круглым иллюминатором стоит капитан Немо в полном снаряжении аквалангиста, с ножом в руке. Еще несколько альбомов — и он расстается с защитным стеклом. Поначалу еще привязанный к кораблю пуповинами тросов и шлангов. Много крови. Много отрезанных конечностей. В шесть лет я в образе капитана Немо