Охотники на дьявола [Ганс Гейнц Эверс] (fb2) читать постранично, страница - 2

свою заветную мечту — вернуться на родину. Здесь он купил дом, открыл обувную лавку, — деньги он вложил, по моему совету, в государственные бумаги — и живет около трех лет. Однако, хозяйство отнимает у него слишком мало времени и, от нечего делать, он начал устраивать у себя религиозные собрания, на которых проповедует покаяние в грехах.

В такой заброшенной деревушке все мрут со скуки; эти собрания с пением и молитвами — единственное развлечение после работ; поэтому понятно, что количество слушателей Американца до того разрослось, что ему пришлось выстроить специальный сарай для собраний: у него дома они уже не помещались.

— Но не противоречит ли его учение вашему, дон Винченцо?

— И да, и нет. Он говорит, например: исповедь нужна; но мало поверять свои грехи с глазу на глаз священнику: нужно иметь мужество заявлять о них открыто на собраниях. Только таким путем можно изгнать злого духа, который бродит по всей земле.

— И вы спокойно смотрите, как ваша паства идет к нему?

— Да. Это — тактика, которой вот уже двенадцать лет придерживается наш епископ. Он — очень умный человек и, поверьте, это самая удачная тактика.

— Однако, мне кажется, сидеть сложа руки, как вы, и смотреть, как движение принимает все большие и большие размеры, — совсем не в духе церкви!

— Вы не знаете наших гор, милый доктор. Иначе вы не говорили бы так. Видите ли, там, в глубоких долинах, окруженных горами, которые уходят высоко за облака, рождаются и живут люди, как в вечной темнице. Их мир бесконечно мал. Никогда они не видят широкого горизонта, никогда их взор не выходит за пределы их глубокой и тесной дыры. Каждый из них страдает уродством: одни — духовным, другие — телесным. Как слепые, они ощупью бродят, и так забыли жить, что не могут вспомнить, даже выйдя на широкий простор.

Тридцать лет, например, прожил Пьетро Носклер в Америке, а знает о ней столько же, что вот эта бутыль! Горы словно сжали, сдавили дух своих обитателей. Они все — христиане, благочестивее которых нет во всем мире; они любят Богоматерь и Христа. Но нас, священников, ужас охватывает порой, когда мы видим, как они веруют. Наш епископ однажды сказал очень метко: «Наши горы имеют больше богов, чем Рим и Эллада и вся Азия». Почти не проходит года, чтоб в какой-нибудь деревушке не возникла новая мистическая секта. Таким образом, вы видите, то, что творится сейчас в Валь-ди-Скодра, не ново для нас; немного новы лишь американские идеи.

— И вы считаете, что своим… ничегонеделанием боретесь с этими явлениями?

— Да. Не нужно вмешиваться! Именно таким образом мы достигаем блестящих результатов. Мы оставляем их в покое — и через короткое время угар проходит, и они снова стремятся в старую церковь, как ни в чем не бывало. Никто из них не знает, что он хочет; у них нет никакой руководящей идеи; поэтому их увлечения так безопасны; это своего рода болезнь гор, — наш епископ называет ее долинной лихорадкой.

— А знает епископ о происходящем в Валь-ди-Скодра?

— Разумеется. Я докладывал ему об этом, когда мне показалось, что движение принимает слишком серьезные размеры. Но он рассмеялся и сказал, что новая пенсильванская мода внесет хоть некоторое разнообразие, и настойчиво рекомендовал мне не вмешиваться, ибо, по его мнению, всякое давление может привести лишь к сопротивлению.

Я не был там уже четыре месяца. Последний раз я служил там обедню лишь для одного человека: все бегут теперь к Американцу.

Они собираются у него четыре раза в неделю и поднимают невообразимый шум своим пением и оглушительной музыкой. Однако, вас они беспокоить не будут: их сарай построен как раз на противоположном конце деревни.

Франк Браун улыбнулся.

— В таком случае, я отправляюсь туда завтра же утром. По-видимому, этот Американец — человек, которого можно использовать.

— Использовать?.. Как так?

— Разве я могу заранее знать? Все зависит от момента. В этих обитателях горных долин заложена таинственная, мистическая сила, и никакую силу нельзя оставлять неиспользованной.

— Эта сила — явление болезненное; и чем скорее она сгинет — тем лучше.

— Нет, вы не правы, старик, — сказал Франк вполголоса. — Ничто не должно погибнуть, не вкусив вполне жизни.

— Но злое…

— Даже злое! Оно имеет право на жизнь, как и все остальное. Отвратительно лишь то, что ничтожно! Все же сильное — красиво!

— Американец мало поймет из того, что вы только что говорили.

— Ему не нужно понимать, — ответил Франк Браун. — Его дело — созидать! Ах, если бы он мог сделать из этих жителей гор одну сплошную, цельную массу! Зверя, мощного зверя я буду иметь тогда, дон Винченцо, а тогда уж, — поверьте мне, — я сумею научить его кусаться!

— Вы мне разрешите, доктор, задать вам один вопрос?

— Разумеется.

— Гм… кто вы?

Доктор встал. Все лицо его светилось ясной, почти детской улыбкой.

— Кто я? Простой смертный. Зовут меня Франк Браун; я умею читать и писать.