Повседневная жизнь Версаля при королях [Жорж Ленотр] (fb2) читать постранично, страница - 2


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

симпатии, они влачили затем, несмотря на внешний почет, жалкое существование на задворках Версаля и, как правило, умирали в молодом возрасте.

Все это приоткрывает читателю изнанку великолепия и пышности версальского двора и дает возможность узнать то, чего никогда не отыщешь в «большой» истории. При этом Ленотр, замечательный стилист, всегда умело находит тон для своего очередного этюда, как правило, тон, проникнутый мягкостью и снисходительностью, иногда даже превышающими меру. Это относится, в первую очередь, к страницам, посвященным злополучной Марии-Антуанетте.

Из «большой» истории известно, сколь велика была роль этой королевы в вызревании предреволюционного кризиса. Да, Ленотр прав: поначалу молодая супруга дофина, а затем и короля Людовика XVI пользовалась всеобщими восхищением и любовью, которые, однако, вскоре превратились в ненависть, так что далее она была уже «проклятой австриячкой» и «мадам Дефицит». Для этого были достаточно веские причины. Крайне суетная, капризная, тщеславная, постоянно менявшая фаворитов и обожателей, королева любила роскошь, драгоценности, балы, требовала всеобщего преклонения и упивалась азартной карточной игрой. Швыряя без счета деньги на удовлетворение своих прихотей, она увольняла бережливых министров и осыпала золотом своих любимцев, словно делая все возможное для того, чтобы дефицит государственного бюджета превратить в катастрофу. Окончательно скомпрометировало Марию-Антуанетту так называемое «дело об ожерелье», о котором в книге умалчивается (хотя оно имеет самое непосредственное отношение к Версалю) и которое, по мнению ряда историков, оказалось как бы прологом революции.[4] Это умолчание весьма симптоматично, поскольку Ленотр попытался снять вину с Марии-Антуанетты и переложить ее на другие плечи. «Отнюдь не судьи, — утверждает он, — приговорили королеву к смерти: ее палачом было то галантное и развращенное общество, что окружало ее…» Ее фавориты, «… легкомысленные, безответственные и неумные… вели к гибели неопытное создание, не имевшее ни наставника, ни покровителя, ни мужа, поскольку ее супруг был столь же неспособен управлять своей женой, как и королевством». Все это верно и очень точно изложено и тем не менее является лишь полуправдой. Ибо «неопытное создание» отнюдь не было безликим и безвольным существом. Недаром же Мирабо, знавший в этом толк, называл Марию-Антуанетту «единственным мужчиной в королевской семье». Обладая сильным характером, имея огромное влияние на короля, именно она, и это было общеизвестно, подталкивала Людовика XVI ко всем тем шагам, которые и привели в конечном итоге ко всеобщему взрыву. И это не дает возможности, как бы ни хотелось Ленотру, полностью снять с нее вину за будущее, сделав пешкой в чужих руках.[5]

Гораздо более справедлив автор в оценке супруга Марии-Антуанетты, и приводимые им факты лишь дополняют и разъясняют то, что известно из «большой» истории. Слабый, безвольный, невероятно ограниченный, проникнутый идеей извечного, Богом данного абсолютного характера королевской власти, но при этом неспособный наподобие «Короля-Солнца» этой идее соответствовать, Людовик XVI был обречен ответить за все безобразия и грехи своих предков. Отсюда неизбежность и закономерность революции, разразившейся именно в его время, несмотря на робкие попытки короля отсрочить ее наступление.[6] По словам Ленотра, Людовик XVI «скромно взялся за починку дряхлого, рассевшегося здания», но «эта попытка кончилась крахом», поскольку за починку принялись слишком поздно. «Нация устала ждать и сама весьма грубо, на свой лад, приступила к ремонту».

Так незаметно писатель подводит нас к революции и последним дням Версаля. И лишь одна глава книги вызывает недоумение и неприятие. Я имею в виду главу «Бланки с королевской печатью». Из многочисленных свидетельств XVII–XVIII веков известно, каким страшным злом были эти «бланки» (lettres de cachet), щедро раздаваемые королевской властью. Такой документ ввергал в Бастилию или в иную государственную тюрьму любого человека, где без суда и следствия, потеряв свое имя, он исчезал на неопределенный срок, а зачастую и навсегда. Такова была неразгаданная история арестанта в железной маске[7] и многих-многих других, чьи имена канули в Лету. По таким «бланкам» томились в тюрьмах и люди весьма известные, в том числе дважды побывавший в Бастилии Вольтер, будущий революционер Мирабо и будущий социалист Сен-Симон. Отсюда становится понятным, почему революция началась именно со взятия народом Бастилии как символа ненавистного королевского произвола. А вот Ленотру представляется, что подобный «бланк» был «не инструментом репрессий, а напротив, мерой спасения от жестокого наказания, налагаемого тогдашним правосудием» (!). Делая это парадоксальное утверждение, писатель ссылается на Функ-Брентано, и, кажется, сам он с ним совершенно согласен,