Записка [Виктор Камеристый] (fb2) читать постранично, страница - 3

     И прежде, чем Светлана Ивановна хотела произнести обычное: «Здравствуйте», врач, ткнув пальцем в сторону спальни, едва слышно промямлил: «Там».

Она вошла, но вошла подспудно отягощенная простым суждением — неприятно, что врач не проявил к ней маломальского любопытства. По своей профессии он это должен был сделать, иначе, что он за врач. А еще мелькнуло расплывчатое, мимолетное видение будущего фильма. Нет, не фильм, а сценический показ всей убогости живущих в этом доме людей.

Ее начало, то, что всегда отличало ее от серости, всегда жило с ней даже в такой неподходящий момент. Но как бы ни было, она уже была в суете творческого процесса, представляя себе детали, сюжет и, конечно же, цикл в своей передаче о…

     Лицо умершей говорило ей о чем-то, напоминало и представляло гримасу боли (так казалось). Губы готовые что-то произнести, румянец на щеках /это ли не странно/ и запах миндаля, говоривший о многом. (Яд? Ужасно!) Упрямое, волевое выражение, так несвойственное самоубийцам. Светлана Ивановна, переводя взгляд, оценивая каждую мелочную деталь, подошла ближе к покойной. Что-то ее тревожило. Но эта тревога не была напрямую связана со смертью женщины. На короткое мгновение ей показалось, что в затхлом воздухе явственно примешивается еще что-то. Такое зыбкое, очень тонкое, но отчетливо нечеловеческое, угрожающее ей.

 « Ее глаза! Да это, наверное, ее неизвестного мне цвета глаза (красный, звериный блеск), небрежно прикрытые металлическими монетами, кажется, рублями. Что прячется под металлом монет? Что видела она в свой последний миг жизни? А зачем тебе это знать? Господи, что и о чем я думаю?» — противясь, вопрошает рассудок.

Ей ужасно неловко, как будто кто-то может прочесть ее мысли. Лист, белоснежный лист, вынутый ею из конверта и исписанный полностью завитушками странного почерка покойной.

                      Светлане Томиной

Ты не можешь знать меня и это правда, но, написав это прощальное письмо, я хотела донести до тебя истину, а она глаголет: «Не верь детям своим, предадут. Не верь мужу своему, изменит и предаст». Ты спросишь себя, все ли ты правильно поняла? Да именно так, как я написала. В моей жизни хватало всего, только не хватило женской, такой природной любви к себе мужчины и того, что ты называешь грехом. Ты стоишь сейчас перед моим телом и шепчешь слова предназначенные не мне, а себе. А еще спустя несколько минут будешь заниматься ребефингом и, замедляя участившийся пульс, думать о вечном и прекрасном. Но его нет — светлого и прекрасного, как нет хорошей судьбы и худой. Все относительно, как относительно чувство сострадания. Посмотри мне в глаза, и ты поймешь, как глубоко в тебе сидит зов предков, относящих доброту и сострадание к такому, что зовется просто — лицемерие. О ком и о чем ты скорбишь, вознося свое ханжество в каждой телепередаче? Ты сама добродетель? Подойди к зеркалу и произнеси все тобой надуманное, глядя себе в глаза. Обо мне, давно проклятой и позабытой, или о том, что обо мне вспомнят, едва земля упадет на мой гроб? Ты всегда рассказываешь людям о добром, рисуешь райские кущи после их смерти, а знаешь, что такое видеть глаза того, кто стоит рядом с твоим Христом и всегда помогает таким, как я? Его рисуют по-разному. Одни «творцы» создают его с рогами и копытами, с полным ртом гнили и рвотной, дурно пахнущей массы. Нет, это не так, все это чушь. Он, а вернее Она, дьявол в плоти прекрасной женщины, протянувшей мне руку помощи, когда такие, как ты, до этого не могли и додуматься. Ее улыбка желанней первой сигареты, отчетливо вошедшей в мою память. Разве я неправа? И знаешь, я продала ей свою душу за то, чтобы жить, набивая свою требуху жирной рыбой и копченой колбасой о которой я только мечтала и видела в рекламах. Позор? Нет, моя дорогая, это — не позор и не грех. Лик дьявола прекрасен, как сама жизнь, и поверь, это все не так, как сказано и написано кем-то. Моя оболочка — это мое последнее пристанище на этой земле, где нет места, как мне, так и тебе. Не каждый сможет пережить свою молодость, как и свою плоть. И я одна из тех, кто вопреки гадостям, оскорблениям в ее адрес, еще верит.

И на прощание исполни мою просьбу — посвяти себя познанию себя. Возможно, только тогда ты станешь понимать само слово — смерть. А еще…

Содержание записки или письма, все, написанное ей, неожиданно обрывалось. (Почему?) Светлана Ивановна была не робкого десятка, но это, кажется, не тот случай.

 « Вся эта до конца разыгранная усопшей история с запиской, где от начала до конца все странное, лишенное основного. Зачем? Зачем ей нужна именно я? Что ей так было необходимо? Мы не были знакомы, значит, не были врагами. Да, я имею свой взгляд на многое и освещаю его в телепередачах. Ну и что из этого?»

 Звуки? Нет, отголоски слов: все-таки прав был