Лети, корабль! [Виктор Викторович Конецкий] (fb2) читать постранично, страница - 2

берегов Англии и улавливаются сейсмической станцией Лондона. Почва Европы ощущает порывы штормового ветра другой стороны планеты. Как тут не подумать о связи всего на свете.

Никто еще не подсчитал энергию, которую тратит ветер, чтобы создавать волны в океанах и морях. Какая часть его мощности исчезает в колебаниях частиц воды на огромных пространствах между материками? Что стало бы с нами, если бы океаны не укрощали ветер? Быть может, сплошной ураган несся бы над планетой. Ни деревца, ни травинки… Будьте благословенны, волны!…

Перенесемся в другой мир. Лед, лед, лед, лед… Мы идем по Арктике. Лед, лед, лед, лед… Все по той же Арктике. Лед, полынья, лежание в дрейфе, прибрежная полынья… Шпиц — жаргонное Шпицберген, Грумант — древнее. Обледенелые скалы, поморская одинокая могила, сгнивший крест, эпитафия:

«Тот, кто бороздит море, вступает в родство со счастьем. Ему принадлежит весь мир, и он жнет, не сея, ибо море есть поле надежды».

Я, правда, той могилы и древних словес не видел, и звучат они слишком литературно-современно, но связанная с ними легенда передается из поколения в поколение. И мы к ней еще вернемся.

…Карбас помора-зверобоя на волнах Белого моря. Глаза морехода на одном уровне с волной. За гребнем волн стоит ночное полярное солнце. Его низкие лучи скользят по льдам и слепят глаза кормщику. Автор был в море, работал в нем. Теперь он спокойной, крепкой рукой ведет строку. Строка величаво колышется в такт морской зыби. Север простирается далеко за края стиха. И слышно, как медленно падают капли с медлительно заносимых весел. Гребет помор. Стоит над морем солнце. Вздымаются и вздыхают на зыби льдины. От них пахнет зимней вьюгой. Здесь чистая картина — без символики. Здесь профессиональное знание и жизни, и физики, и астрономии. Пишет Ломоносов. Рыбак, начинавший современный русский язык, открывший атмосферу на Венере, объяснивший природу молнии электричеством, сформулировавший закон сохранения вещества.

А вот Державин:

Здесь уже городская нервность, которая и нам хорошо знакома. Через «Достигло дневное до полночи светило…» и «Что ветры мне и сине море?» вдруг понимаешь, как вырастало пушкинское:

Для вечно печальных и туманных брегов нашей родины сухопутно-континентальное мышление ныне особо опасно. Требуется планетарное.

Если страны света разделены океанами, как, например, Африка с Австралией, то тут все ясно и понятно даже слепому. Но Европе с Азией не повезло, и крупнее всех не повезло России. Почему, скажем, жители Омска или Иркутска — азиаты, а, например, туляки — европейцы?

Тут сам черт ногу сломит. А ведь, как ни странно, эта путаница имеет большое значение. Сколько веков уже мир ломает голову над тем, что же такое русский характер. Смотрите, что пишет образованный европеец Киплинг: «Постараемся понять, что русский — очаровательный человек, пока он остается в своей рубашке. Как представитель Востока, он обаятелен. Но когда он настаивает на том, чтобы на него смотрели как на представителя самого восточного из западных народов, а не как на представителя самого западного из восточных, — он является этнической аномалией, с которой чрезвычайно трудно иметь дело. Хозяин никогда не знает, с какой природой гостя он имеет дело в данную минуту».

Представляете, какой ребус получился для европейских мозгов из-за того, что древние старцы провели границу между Европой и Азией по Уральскому хребту? Наивным, кажется им, что чертой этой помечены наши души. Бедняге Киплингу приходится иметь дело уже не с русскими людьми, а с «этническими аномалиями».

Посмотрим, к чему приходит автор нашей любимой детской книжки «Маугли» дальше. Итак, он считает нас азиатами и пишет:

«В Азии слишком много Азии, она слишком стара. Вы не можете исправить женщину, у которой было много любовников, а Азия ненасытна в своих флиртах с незапамятных времен. Она никогда не будет увлекаться воскресной школой и не научится --">