Солнце далеко [Добрица Чосич] (fb2) читать постранично, страница - 3


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

отступали все глубже и глубже в горы. Весь день немцы упорно преследовали их по пятам, то поливая пулеметным огнем арьергард, то коварно замолкая.

Зловещая тишина мучила командира. День и ночь, ежечасно эту тишину нарушала стрельба. Атаки следовали одна за другой. Не успеют подсохнуть и смерзнуться мокрые повязки на ранах, как новые потоки крови заливают рубахи партизан. Колонна идет все медленней и медленней. Кровь вытекает тихо, неслышно, силы все убывают, но нужно идти, быстрей идти. А куда — неизвестно! За каждой грядой — засада, каждый бук — вражеский солдат, каждый поток — братская могила! Снег идет только затем, чтобы быстрей засыпать мертвецов. Метель стала могильщиком. Куда же идти? В тишину? А тишины нет. Скоро ночь. Но и ночь не несет тишины. И ничего нет страшнее тишины. Пусть уж лучше стреляют, все время стреляют!

Командир торопливо идет впереди колонны, словно стремясь убежать от нее, от неизвестности, от этой тишины, наполненной снежными вихрями и немолчным, однообразным воем ветра. Иногда ему кажется, что обессиленная, изголодавшаяся и израненная колонна, ползущая за ним по лесу, вдруг собьется в кучу возле буков и заснет в снегу и тут ее растерзают преследователи и засыплет метель. Проваливаясь по пояс в сугробы, он спотыкается и стонет, как будто, ускоряя шаг и отрываясь от колонны, он тащит ее за собой.

— Эй, Уча! Потише, ради бога, — крикнул кто-то из колонны, и сквозь ветер послышалось невнятное бормотанье.

Командир оглянулся и возвратился к отряду.

— Ну чего там? Чего кричите? Почему так ползете? Может, хотите, чтобы я вас на своей спине тащил? — раздраженно заговорил Уча и посмотрел на горный хребет, серые очертания которого виднелись сквозь редкие верхушки буков.

— Что злишься? Видишь — раненые разорвали колонну! — угрюмо ответил его заместитель Гвозден — маленький, коренастый человек с розовым плоским лицом и зелеными глазами, быстро моргавшими на ветру.

Командир выпрямился, мрачно взглянул на своего заместителя и молча пошел вдоль колонны.

Но группа с ранеными тронулась прежде, чем Уча успел подойти к ним, и он сразу же повернул назад, не желая ни о чем говорить.

— Товарищ Уча, долго нам еще так маяться? — спросил кто-то из колонны.

Уча остановился, посмотрел на спрашивающего, помедлил немного, как бы размышляя над его словами, и язвительно ответил:

— Пока не победим, товарищ Аца!

— Пока не победим?.. — растерянно повторил тот. А Уча уже пошел вперед.

…Все одинаковы. Всех охватила паника. Как только армия покажет врагу спину — армии больше нет. А они уже целую неделю показывают врагу спину. Они так устали, что даже не в силах повернуться к нему лицом…

Уча так сжал ремень ручного пулемета, что у него заболели пальцы в суставах. Поравнявшись с головной частью колонны, где находился Гвозден, Уча резко скомандовал марш и, несмотря на строгий и внимательный взгляд своего заместителя, медленно пошел впереди, подняв пулемет прикладом вверх.

Позади, внизу у потока, тупо застрочили пулеметы. Вой ветра смешался с их треском и, словно мякину, развеял по горам. Командир вздрогнул и резко остановился. «А что если там выше, на гряде, немцы? Куда тогда?» И, словно кто-то толкнул его, он быстро пошел вперед. «Если так… будем драться!»

…Нужно засесть за буками и подпустить их на расстояние выстрела. Восемь пуль — восемь немцев. Сто раз по восемь — и полк пойдет ко всем… Тогда не пришлось бы так… Почему Павле этого не понимает? Как будто забота о сохранении людей только его дело! Нет, Павле! Разными маневрами в логове оккупантских и четнических гарнизонов[4] отряд не спасешь. Куда идти с Ястребца? Везде еще хуже, чем здесь. Снег… Далеко ли уйдешь с босыми людьми… Да и боеприпасов нет. На равнине нас уничтожат. Разве так должны мы кончать борьбу?.. Все было бы по-другому, если бы Павле меня послушал. Нет! Я не могу согласиться с его предложением. Я лучше знаю, что такое война. Нужно быть сумасшедшим или совсем впасть в отчаяние, чтобы идти на Мораву и Копаоник[5]. Это самоубийство. За отряд отвечаю я. А я не самоубийца и не авантюрист.

— Потише, Уча! Колонна опять остановилась, — с тревогой в голосе сказал Гвозден, все время неприметно следовавший за Учей.

Тревога, прозвучавшая в голосе Гвоздена, смутила командира. Неужели от голода и усталости он забылся, стал думать вслух и, пожалуй, разболтал то, что не надо? Значит, он не в состоянии уже больше серьезно думать? Ужасно! Может быть, Павле и прав? Командир сел на снег и, стиснув руками виски, ощутил удары пульса.

— Деревья скрипят, как раскрытые ворота… — сказал после долгого молчания Гвозден.

Чем сильнее сгущался мрак, тем больше свирепствовал ветер. Сухие буковые ветки скрипели над ними.

— Знаешь, иногда хозяин забудет запереть ворота, а ветер рвет их, они скрипят и хлопают всю ночь напролет… — продолжал Гвозден, следуя за своими мыслями. — Хозяин слушает, не может уснуть,