Флотские будни [Николай Григорьевич Белоус] (fb2) читать постранично, страница - 3


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

ключом, старался принять все передачи. Но, несмотря на старания, во время очередной контрольной работы делал больше ошибок, чем все остальные.

Как-то старшина 2 статьи, только что назначенный инструктором смены, поднял над головой бланк Кости, испещренный красными пометками, и перед всем отделением сказал:

. — Стыдно, матрос Гордиенко. Всю смену назад тянете!

Это были для Кости тяжелые минуты. Кровь отлила от головы, рук, шеи. Ноги сделались непослушными. Во рту пересохло. Хотел сказать что-то — не смог. Произошло самое страшное, то, чего он боялся больше всего на свете, — его, коммуниста, упрекнули в том, что он плохо выполняет свой долг.

В совхозе ему всегда было ясно, что нужно делать и как. А здесь... Костя всеми силами души ненавидел «морзянку», которая никак ему не давалась. Ненавидел, но заставлял себя снова и снова надевать наушники, и брать в руки карандаш. Гордиенко не пропускал ни одной дополнительной тренировки. Больше того, он упросил своего друга Федора Кислицына, чтобы тот передавал ему тренировочный текст. И все равно ничего не помогало. Бланки принятых Костей «радиограмм» по-прежнему пестрели ошибками, исправленными красным карандашом. Наконец, у Кнс-8 лицына лопнуло терпение и он отказался заниматься с радистом-неудачником.

— Брось переживать, добродушным баском утешал Федя своего товарища. — Медведь на ухо наступил •— разве твоя это вина?

После Кислицына Костя нашел себе нового «тренера». Он по-прежнему изводил себя занятиями сверх вейкой нормы, но результаты оставались плачевными. Пошел, наконец, к командиру роты, попросил послать на самую трудную работу — кочегаром, водолазом, грузчиком. '

Офицер внимательно выслушал матроса, потом сел за ключ и, сказав: «Принимайте!», передал несколько «радиограмм». Под конец расспросил о работе в совхозе. И лишь после этого сказал:

— Вы еще станете хорошим радистом, мое вам слово. Что трудно дается — на всю жизнь закрепляется!

Станете радистом... А сколько будет длиться это проклятое отставание?

После беседы с командиром роты больше не упрекали матроса Гордиенко. Но от этого было еще больнее, еще тревожнее на душе. Пусть бы хоть говорили, что ты ничего не стоишь, а то молчат, отводят при встрече глаза. И не раз, отчитываясь перед собой за прошедший день, матрос откровенно признавался: «Эх ты, Константин Макарович. Просился в партию, клялся быть везде первым, выполнять программу н устав, а теперь никакой от тебя пользы».

Кое-как, по третьему разряду, окончил Гордиенко учебный отряд. И вот он на отдаленном посту. ■

Старый мичман слушал внимательно, а когда Гор-2 Зак 59

диен ко замолчал, покачал 'Неопределенно головой, затем взглянул на радиста прищуренными глазами.

— Для учебы у «ас «а посту обстановка не совсем подходящая...

— Не беспокойтесь, товарищ мичман,— сказал Костя упрямо. — Теперь-то я как раз и не собираюсь отступать. Здесь, на посту, и стану радистом первого класса!

Мичман недоверчиво улыбнулся.

— Здесь это будет во много раз труднее, чем в учебном отряде.

■— Ну что ж, думаю, все же одолею.

Голиков поднялся. Он больше не щурил глаза, не жевал кончик уса. Даже лучи морщинок, бегущих к вискам, распрямились.

— Вот это и хотелось услышать.

Трудно входить в новую семью, трудно начинать жизнь на новом месте. Непривычно было и на этой отполированной ветрами и непогодами скале, в этом бревенчатом домике, наполовину скрытом в искусственном гранитном котловане. До самых ближайших населенных пунктов — десятки и сотни километров через непроходимые горы и овраги безлюдной тундры. Каждый день с утра до вечера на утесе одни и те же лица, одни и те же голоса...

Письма в этот далекий уголок тундры приходят не скоро. Раз в месяц бывает оказия — буксир. Это в лучшем случае. Когда же разыграются зимние штормы— можно и целых три месяца просидеть без почты, ни одна живая душа не покажется вблизи неприветливых скал.

В первый же день обошел Костя окрестности своих «владений». Видел везде одно и то же — серый, ис-10 кусно отполированный гранит, у основания камней — мох. И только в одном месте, в трещине огромного валуна, приютилась открытая всем ветрам чахлая одинокая березка.

Костя осмотрел березку, потрогал ее искривленный, с утолщениями ствол. Ветки, словно суставы, пораженные ревматизмом. Землю из трещины почти полностью вымело ветрами. Непонятно, на чем еще держалось, чем питалось бедное растение? Заговорил об этом за ужином. Смуглый, со сросшимися у переносицы бровями Виталий Журавлев, зевнув, сказал угрюмо:

— Чудо природы!

Долго не мог уснуть Гордиенко в свою первую ночь на Гранитном Утесе—на одной из крайних точек нашей необъятной Отчизны.