Любовь Алонзо Фитц Кларенса и Розанны Этельтон [Марк Твен] (fb2) читать постранично, страница - 3

обрезки лент, одна или две катушки, ножницы, один-два свертка цветной шелковой материи. На роскошной софе, покрытой чем-то вроде нежной индийской материи, вытканной черными и золотыми нитками, с перемешанными между ними, но менее заметными нитками других цветов, лежал большой квадрат из белой грубой материи, с растущим на нем роскошным букетом цветов, культивированных с помощью вязального крючка. Домашняя кошка спала на этом произведении искусства. У сводчатого окна стоял мольберт с неоконченной картиной и рядом с ним, на стуле, палитра и кисти. Книги были разложены повсюду: проповеди Робертсона, Теннисон, Моди и Санкей, Готорн, „Раб и его друзья“, кухонные книги, молитвенники, книги с образчиками и книги с описанием всякого сорта безобразной и приводящей в отчаяние глиняной посудой. Стояло, само собою разумеется, пианино, с наложенными на нем нотами, и еще больше их было на этажерке. На стенах висела масса картин, а также на экранах и по всей комнате. Все свободные места были уставлены статуэтками, хорошенькими осколками и редкими, дорогими образцами особенно дьявольской китайщины. Окно выходило в сад, сверкавший иноземными и местными цветами и цветущими кустарниками.

Но изящнее всех этих внешних и внутренних прелестей комнаты, была милая молодая девушка. Нежно обрисованные черты греческого типа, цвет лица ее — белоснежный японский фарфор с легкою тенью от пурпурового соседа в саду, большие, нежные, голубые глаза с длинными выгнутыми ресницами; смешанное выражение детской доверчивости и нежности оленя; прелестная головка, украшенная своей собственной, густой, золотой короной; гибкая, круглая фигура, каждое движение которой дышало природной грацией.

Костюм ее отличался тою изысканной гармонией, которая является только вследствие природного вкуса, усовершенствованного культурой. На ней было платье из простого тюля, с косой юбкой, с тремя светло-голубыми оборками, кромки которых были приподняты синелью цвета розового пепла, пардесю из темно-темно-коричневого тарлатана, с пунцовыми атласными зубцами желтоватого цвета, полонез en panier, украшенный перламутровыми пуговицами и серебряным шнурком и поддерживаемый желтыми бархатными петлями; лиф из лавендового репса, отделанный валансьенами; низкий ворот, короткие рукава; бархатного цвета marron на шее, окаймленная нежною шелковою розовою полоскою; около нее платок, простой трехнитяной красильной фабрики, нежно-шафранного цвета; коралловые браслеты и ожерелье с медальоном; прическа из незабудок и полевых лилий над благородным челом.

И это все; в этом простом туалете она была божественно хороша. Какова же она должна была быть в праздничном или бальном платье?

Все это время она была сильно занята разговором с Алонзо, совершенно не подозревая нашего осмотра. Минуты проходили, а она все разговаривала. Но вот она подняла голову и случайно взглянула на часы. Яркая краска покрыла ее щеки и она воскликнула:

— Однако, прощайте, мистер Фитц Кларет. — Мне пора уходить.

Она так поспешно вскочила со стула, что едва слышала ответное прощание молодого человека. Она стояла сияющая, грациозная, красивая и с удивлением смотрела на уличающие ее часы.

— Пять минут двенадцатого, — проговорила она. — Почти два часа, а мне показалось не больше двадцати минут! О, Боже! Что он обо мне подумает.

В то же самое время Алонзо смотрел на свои часы и говорил:

— Двадцать пять минут третьего! Почти два часа, а я думал, что не прошло и двух минут. Очень может быть, что эти часы опять дурят! Мисс Этельтон! Прошу вас! Одну минуту! Вы еще там?..

— Да, но говорите скорей, я сейчас ухожу.

— Будьте так добры, скажите мне, который час?

Девушка опять покраснела и пробормотала про себя: „Как жестоко, с его стороны, спрашивать меня об этом!“.

— Пять минут двенадцатого, — отвечала она с превосходно сыгранною беспечностью.

— О, благодарю вас! Теперь вы уйдете, неправда ли?

— Да.

— Как жалко.

Ответа нет.

— Мисс Этельтон?

— Что?

— Вы еще там? Неправда ли?

— Да, но пожалуйста поторопитесь. Что вы хотели сказать?

— Да… да ничего особенного. Здесь ужасно скучно. Я знаю, что я прошу слишком многого, но… но позволите ли вы мне разговаривать с вами время от времени, если это не очень вас обеспокоит?

— Не знаю… но я подумаю об этом, я постараюсь.

— О, благодарю вас! Мисс Этельтон?.. Увы, она ушла и опять нависли черные тучи, опять закрутился снег, опять завыл бешеный ветер. Но она сказала прощайте, не доброе утро, а прощайте! Значит часы идут верно. Что это были за светлые, чудные два часа!

Он сел и несколько времени мечтательно смотрел на огонь.

— Как странно, — сказал он, тяжело вздохнув, — каких-нибудь два часа тому назад я был совершенно свободный человек, а теперь мое сердце — в Сани-Франциско!

В то же самое время Розанна Этельтон сидела в оконной нише своей спальни, с книгой в руках и, рассеянно смотря на море дождя, омывавшего Золотые Ворота, шептала про