Дефицит [Иван Павлович Щеголихин] (fb2) читать постранично, страница - 2


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

номер три, имеешь нагрудный знак «Отличник здравоохранения», — все правильно?

— Допустим, — несколько упавшим от его осведомленности голосом сказал Зиновьев. Когда о тебе слишком много знают, это не всегда не радует.

— Ну а меня ты узнал сразу, — уверенно сказал старец. — Или хочешь сказать, что нет?

— Догадываюсь. Кстати, вы не упомянули одну деталь, весьма существенную.

— Какую же? — глумливо спросил старец, уверенный в своем всезнании.

— Я атеист, к вашему сведению, не верю ни в бога, ни в черта.

— Потому я и призвал тебя. Верующие сами спасутся, ибо в узде держатся, а тебе помощь надобна. Безверию власть нужна, понял?

«Не было печали…» — едва успел подумать Зиновьев, как старец снова его перебил:

— Но-но, полегче на поворотах, понял? Начнем, пожалуй. — И что-то там перед собой открыл вроде досье. — Отвечай, раб божий Зиновьев, зачем положил?

— Что положил?

— Не придуривайся. Шестьсот рублей.

— Куда положил? — уныло проговорил Зиновьев, лишь бы потянуть резину и что-нибудь придумать.

— Я вижу, ты меня всерьез не воспринимаешь, — сказал старец без особой обиды и почесал под столом ногу ногой, при этом Зиновьев увидел пятки его желтые, с буроватой каймой, вполне человечьи пятки, а затем почесал еще и подмышки, он как бы притуплял настороженность Зиновьева, чтобы дальше посильнее огорошить кое-чем весьма неприятным. — Глянь сюда! — велел старец, не повышая голоса, к мановением руки вдавил вдруг возникшую красную кнопку на черном пульте, она погрузилась, внутри что-то щелкнуло, кнопка так и застряла в углублении, грозя бедой, стало жарко, знойно Зиновьеву, и справа от себя, куда ему указал старец, Зиновьев увидел, как разомкнулись небеса и образовался просвет, словно промоина во льду, и в этой промоине как на экране появилась совершенно четкая картина — какое там кино, какое там телевидение, все как есть наяву! — огромный серый и плоский круг, похожий на старую танцплощадку в парке, по краям его заалела краснота медленно, но, как говорится, верно, и на этом круге — женщины, одни женщины, разного, а точнее говоря, зрелого плодородного возраста, в большинстве лет восемнадцати — двадцати, но и постарше некоторые, и все одеты в роддомовские халаты, линялые, нелепо длинные у одних и бесстыдно куцые у других; и все они пляшут странную пляску, высоко вздергивая колени, неистово, с гримасой самозабвения и невыносимой боли, а зловещая краснота растет, и все их лица знакомы Зиновьеву, они прошли через его отделение, иные и не один раз, а хороводит этой архиполовецкой пляской Мар-Сем в белом халате, она ближе к центру круга, а в самом центре чья-то фигура, видимо, самого Кончака, он тоже в белом халате, единственный здесь мужчина, черты его все яснее, и Зиновьев узнает себя, полы его халата в крови и рукава тоже — экая пакость, до чего омерзительно, ему стало не по себе, а круг все накаляется зловеще, словно гигантская электроплитка. «Откуда он берет столь мощное напряжение?» — едва успел подумать Зиновьев, как старец ответил:

— От Братской ГЭС. А если призываю грешников из Соединенных Штатов, или там из Англии, Франции, то беру киловатты соответственно подданству.

— Порядок у вас, ничего не скажешь, — льстиво сказал Зиновьев, глядя на круг, и только тут догадался — так это же сковорода, как же он сразу не допер, пресловутые муки на том свете, — и едва он так неосмотрительно подумал — «пресловутые» — как сразу запекло подошвы, он затоптался, а через две-три секунды уже и побежал на месте, высоко вздергивая ноги, выкидывая те же дикие коленца, что и его пациентки; быстро стало невтерпеж, и он завопил дурным голосом:

— Хва-атит!!

— Теперь все понял?

— Понял-понял, ваше э-э-э высочество и прочее! — прокричал Зиновьев, взмахивая руками как крыльями, пытаясь воспарить над жаровней и надеясь, если останется жив, потаскать старца за бороду.

— Отвечай внятно, вдумчиво и не вздумай егозить, врать, юлить. Зачем положил? Я знаю сколько, шестьсот рублей, знаю куда, не в сберкассу, как полагается честным гражданам, а… — Далее старец подробно, хотя и кратко, описал белый ящик из пластмассы, продолговатой формы, в каких обычно ставят цветочные горшки на окнах, Зиновьев купил его на улице Гоголя в «Тысяче мелочей», и даже указал, где тот ящик стоит: на верхней полке книжного шкафа, а снаружи прикрыт грузинской чеканкой, тоже полученной в порядке мзды от пациентки, но уже, правда, давненько, еще когда подношения были скромнее.

— До вчерашнего дня, — продолжал старец речитативом, — у тебя в том ящике лежало двадцать тысяч, ровно столько, сколько было тобой задумано накопить. Но вчера ты положил еще шестьсот рублей сверху задуманного. Как видишь, все знаю, и сколько, и куда, могу сказать и откуда, одного не разумею — зачем?

Зиновьев потоптался, вроде больше не жжет, вздохнул и сказал примирительно:

— Деньги не люди, лишними не будут.

— Ответ не засчитан, — рассудил старец. — Отвечай конкретно, на