Знакомый почерк [Олег Михайлович Шмелев] (fb2) читать постранично, страница - 3

лучше лишиться какой-то одной части тела, чем жизни. То, что он сделал, каждый сочтет изуверством по отношению к самому себе, но такова уж была его лютая натура, а на всяческое костоломство он во времена службы в гестапо стал великим мастером. Без содрогания слышать о подобном невозможно, но если покопаться в истории человеческих пороков, то можно вспомнить, что в старинные времена находились же убийцы-каторжники, которые, чтобы, идя этапом на Сахалин, подольше задержаться в приглянувшейся им пересыльной тюрьме, прибивали себя гвоздями к нарам. Подумать страшно…

Пробираясь подальше на восток, С. февральской ночью 1945 года на небольшой станции под городом Куйбышевом, метрах в пятидесяти от станционного здания, положил на рельс левую ногу перед проходившим тормозившим поездом, положил аккуратно, икрой. Закрутило его по щебенке, ободрало всего, но левая нога ниже колена была отрезана именно так, как ему хотелось. Закричал он неистово, сбежались люди — станционные и из пассажиров. Нашлась умелая женщина, наложившая ему тугой жгут, нашлись сани, на которых С. отправили в поселковую больницу, где хирург сделал ему операцию.

Надо сказать, что перед тем С. выпил две бутылки крепчайшего самогона — не для храбрости только, а и для того, чтобы все выглядело, по его собственному выражению, «в натуре». Заполняя после операции историю болезни, хирург записал, что пострадавший найден в состоянии сильного опьянения. В кармане гимнастерки у С. лежали документы на имя младшего сержанта Пахомова, демобилизованного из армии по причине тяжелого осколочного ранения именно в левую ногу, сделавшего голеностопный сустав неподвижным. Утром хирург без особенного любопытства и тщания осмотрел обрубок ноги, но он был так размозжен, что разобраться, где там приходилась рана и подвижен ли сустав, не представлялось возможным, да хирург и не очень-то к этому стремился. Ведь хотя и по пьяному делу, но пострадал Пахомов хуже, чем на фронте.

Хирурга понять можно. Так же как и тех, кто занимался розыском С. до Краснова. На него и раньше выходили, но в конце концов все-таки снимали подозрения. Искали-то человека с двумя ногами, а С. — Пахомов был одноногий. Да к тому же он, между прочим, от протеза отказался, всегда на костылях, чтобы всякому было видно, что он одноногий инвалид.

Краснов нашел С. на Урале. Тот жил в большом городе вдвоем с женой, получал пенсию как инвалид войны и работал директором пошивочной мастерской. Краснов все раскопал, добыл такие доказательства и составил такое обвинительное заключение, что ни один суд не смог бы его опровергнуть.

Что называется, единым махом Краснов стал в один ряд с опытнейшими сотрудниками областного управления КГБ. Но дело, которое ему поручили после этого, показалось Краснову до обидного неинтересным и малозначительным. Какие-то юнцы вьются вокруг иностранцев, какие-то тряпки, жевательная резинка… Нет, он не задрал нос после первой же удачи, ему это не грозило даже и после десяти удач, ибо он никогда не считал себя лучше других, но все же ожидалось что-то более серьезное после того, как он показал себя в работе.

Словно подслащивая пилюлю, ему в тот же день выдали ордер на однокомнатную квартиру, в которой уже стоял телефон. Раньше он жил в коммунальной квартире с двумя соседями, в комнате площадью двенадцать квадратных метров.

Переехал он за один день и для кухни столик и шкафчик успел купить, и еще осталось время написать письмо матери с отцом.

Со следующего утра он занялся юнцами. Дело это было из того ряда, который проходит под аптекарски невкусной рубрикой: «Профилактика». Однако по мере углубления в новую работу Краснов неожиданно для себя обнаружил, что ему интересно. Оказалось все это не так уж невинно и незначительно. Двое из компании зашли уже так далеко, что еще шаг, и их можно было бы привлекать к ответственности по весьма суровой статье Уголовного кодекса, трактующей об измене.

Краснов занимался юнцами и их легкомысленными подругами дольше, чем с С. И в конце концов переломил их хрупкую судьбу. И почувствовал неведомую дотоле радость. Остановить человека в метре от черты, за которой начинается предательство, — это рождало совершенно особенное удовлетворение.

Краснов почувствовал вкус и тягу к такого рода делам и с тех пор в течение трех с лишним лет только ими и занимался…

Именно потому генерал Басков вызвал капитана Краснова, когда прочел ядовитые открытки. Басков считал профилактическую работу очень важной.

Войдя, Краснов остановился у двери.

— Вы меня звали, Анатолий Иванович? — Он уже давно перестал смущаться перед генералом и относился к нему просто с тем почтением, которого достоин человек старше годами, опытом и должностью.

Басков кивнул на открытки, лежавшие перед ним, и откинулся на спинку кресла.

— Прочти.

Краснов взял открытки, сел к длинному столу. Прочел раз, прочел другой, сказал протяжно:

— Да-а…

— Надо найти автора.

— Автора? — --">