Законник [Святослав Владимирович Логинов] (fb2) читать постранично, страница - 2

себя вини, мол, слыхом не слыхал. Незнание закона от плетей и начальственных скорпионов не освобождает; что ослушник, что отслышник — заплечных дел мастеру разницы нет. Тугое ухо согрешило, а отвечать спине.

— Слушай! — зычно проревел первый из бирючей.

— Указ! — рявкнул второй и тут же зачастил скороговоркой: — В дополнение к закону о правильной торговле съестными припасами в пределах державы нашей, к пункту две тыщи сто осьмнадцатому добавлен параграф двести шестой!

— Настоящим объявляем и до всеобщего сведения доводим, — завёл свою песню третий бирюч, — что нашему царскому величеству челом бил цесарской земли купчина Мартынка Пухлер, чтобы ему, Мартынке торговать в наших землях хлебенным товаром такого сорту, коего свои булочники делать не могут. Понеже мы, великий государь, всякой твари соболезнуем, то повелеваем Мартынке Пухлеру хлебенным своим товаром торговать невозбранно, а подданным нашим оный товар покупать.

Люди стояли, разинувши рты, не понимая, что указ уже прочитан нацело и должен исполняться в том неудобьсказуемом виде, как прочитан. Допреж указы о торговле съестным заканчивались словами: «подданным нашим товар покупать, смотря по достаткам и потребностям». А тут спасительная оговорка опущена, так что, хочешь, не хочешь, надо тебе или не надобно, есть деньги, или в твоём кошельке последний грошик плачет, а изволь Мартынкин товар покупать.

Иной в простоте может подумать, что случайно забыты последние слова, и не поздно ещё указ перебелить, но разумному человеку ясно, что случайно такие описки не делаются, и стоила она Пухлеру немалых денег. Простую бумагу можно отправить на смарку, а указ есть указ, что написано пером, не вырубишь топором, особливо, если и печать уже пришлёпнута.

Первым дядя Гестар опамятовался. Подошёл к Мартынке, что начал палатку раскрывать, спросил со всей вежестью:

— Добрый человек, что за хлебенный товар у тебя, какого наши булочники испекать не могут?

Мартынка чиниться не стал, отвечал русским диалектом, немецкий отложив про запас:

— У меня в продаже сухие крендельки. Не пряжены, не печёны, а высушены в вольном жару. Можно их попросту грызть, а можно в подсоленной воде отварить, и будут как галушки, но видом узорчаты.

— Так наши хлебопёки такое завсегда умеют. Вона, Лукьян солёную сушку из пресного теста вертит, на горячем пару отварит, крупной солью присыплет и в вольном жару высушит. К пиву так ли хорошо! И детишек побаловать, они солёненькое пуще сладкого любят. И чем твой товар превосходнее лукьяненского?

— У вашего Лукьяна сушки, простые или солёные — не суть важно, у меня же — крендельки. На их особую форму получен патент его королевского величества, каковой патент и в вашем государстве силу имеет. Посему никто не смеет такие крендельки лепить. А ваш государь приказал мою крендельную продукцию покупать, и увиливать от покупки вам никак не можно.

— И сколько же твоя сласть стоит?

— Четыре деньги.

— За фунт али за пуд?

— За штуку.

— Ты не крутенько загнул? Лукьян продаёт три сушки за полушку, а у тебя, хоть и без соли, а никак в двадцать четыре раза дороже.

— У Лукьяна соперников, а по нашему — конкурентов, полный базар, а я монополист и вправе любую цену заламывать.

— Ой, смотри, Мартынка, господь лихвы не любит.

— Я деньги в рост не пускаю, — отрезал Пухлер, — а ты демагогию бросай и деньги гони. Указ, небось, слышал. А не будешь платить, я живо хожалых позову.

Дядюшка Гестар с громким вздохом добыл из-за пазухи кисет, а из кисета медную полушку.

— Отсыпь на копейку пятаков.

— Сказано тебе: четыре деньги за штуку! — закричал купец.

— Больше нету, — смиренно отвечал дядя Гестар, — а на нет и суда нет.

— Армяк закладывай или что хошь, но чтобы деньги были! И смотри, к следующему базарному дню заранее четыре деньги готовь. А вы, что, так и будете стоять полоротые? Указ слыхали? Налетай, покупай, давай не стой — тряси мошной! Без моего кренделя никого с рынка не выпустят.

Базарные надзиратели, поставленные следить, чтобы всё было по закону, выстроились сплошной цепью, и вид их подтверждал купцовы слова. Один за другим люди начали подходить и выкладывать монеты в обмен на никчёмные крендельки. А уж какими словами честили они Пухлера и его пухлую маму, то знает душа и подоплёка. Вслух никто выразиться не посмел.

К полудню возле Мартыновой палатки оставалось полтора десятка человек: самых нищих или самых упрямых, которые продолжали надеяться неясно на что.

Пухлер окончил пересчитывать утреннюю выручку и поднял взгляд на неплательщиков.

— Что стоите столбом? Или несите деньги или пишите долговые расписки.

— Помилуйте, вашество…

— Миловать государь будет, а моё дело торговое. Товар — деньги и, обратно же, деньги. Ежели я миловать начну, то ни денег, ни товара не останется.

Речь иноземного купца была прервана громким криком:

— Кому похлёбки горяченькой, мясной-скусной, со сладкой репкой, с