День обаятельного человека [Геннадий Федорович Шпаликов] (fb2) читать постранично, страница - 3


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

ходить не бритым — я знаменитый человек! Аве Мария, мне тоже помоги! —  Андрей в халате, босой. Продолжая петь, он выходит на кухню, где Вера готовит завтрак. — Жена моя, ты заговорщик!— он обнимает Веру. — Тебя за это проклинаю, яичницу я есть не буду, напрасно ты ее готовишь!

— Отстань, не мешай.

Слушай, я тебя серьезно спрашиваю: где бритва? — Андрей уже не пел.

— Откуда я знаю?

— Ну и дом! — Андрей вышел из кухни. — Не дом, а лес. Эй, люди, помогитe! — Через некоторое время он возвращается на кухню с газетой, садится к столу, разворачивает с интересом листы. — Так, — сказал Андрей, — готовится мятеж!

— Где? — спросила Вера, возясь у плиты.

— Недалеко, — сказал Андрей. — Про меня тут ничего не написано? Пистолет у груди стран Среднего Востока. Плохо их дело. Что-то про меня давно не пишут, забывают. Самому, что ли, про себя написать, а? Как ты считаешь? Под другой фамилией, да? Разругать себя в прах, живого места не оставить! И сразу дискуссия, споры! Академик такой-то берет меня под защиту! Ученики одиннадцатого класса возмущены нападками на любимого артиста! Композитор Богословский протестует! Общественность за меня!

— Ох, ты и трепло! — Вера улыбнулась, а Андрей продолжал, увлекаясь все более:

— Дело передают в Организацию Объединенных Наций. У Тан меня полюбил. Советуется, как и что. Ни на шаг от себя не отпускает. Спрашивает меня: «Ну, чего тебе, Андрей, хочется? Какие у тебя сокровенные планы? Хочешь, директором Большого театра назначу? А хочешь — миланскую Ля Скалу бери или Собор Парижской Богоматери!» А я ему говорю: «У, — я так его сокращенно называю, ничего мне не надо. У, я человек скромный, советский, у меня концертная ставка 12 новых рублей, а у Пашки Селезнева — 17, хотя Пашка не в пример мне поет плохо».

— Нет, хорошо поет! — возразила Вера.

— Какая разница! Все равно У Тан Пашку не услышит — ему некогда. Ты посмотри, что на Ближнем Востоке творится!

— Ваше величество, кушать подано! — Вера поставила на стол сковородку.

— Как ты хорошо говоришь: : «Кушать подано». Как будто в МХАТе сидишь. Почему бы тебе не поступить во МХАТ? — Aндрей положил на хлеб большой кусок яичницы и отправил ее в рот. — МХАТ, традиции, театр начинается с вешалки, вот вам кресло Константина Сергеевича, а вот Немировича-Данченко Ты — Чайка! Ну, почему я не летаю? Ну, почему я не летаю? Пoчему я не птица, а всего лишь рояль, ключ от которого давно потерян! Между прочим, ничего сказал, правда?

— А ты бы записывал за собой! — Вера улыбалась, резала свежий помидор.

— Писать скучно, — сказал Андрей. Все пишущие — меланхолики. Раздвоение личности: я — тут, я — там. Самоанализ, вещь в себе, вещь не в себе. А я — человек цельный, здоровый, у меня голос замечательный — так зачем мне писать?

Позвонил телефон.

— Артист Большого, ордена Ленина академического театра Высотский слушает. Паша, это ты? Привет, дорогой. А мы тут как раз про тебя говорили. — Андрей расхаживал по кухне с телефонной трубкой на длинном проводе. — Так в чем суть твоей просьбы, в чем? Говори громко, ты же певец, у тебя легкие должны быть хорошие. Сколько ты по спирометру выдуваешь? Я — семь тысяч! Какова мощь! Нет, Пашенька, прости, не могу. Хочешь, я тебе свою машину дам, чтобы ты с любимой девушкой в Звенигород, например, съездил? Ты никогда не был в Звенигороде? Потрясающий город. Монахи, монашенки. Немедленно туда поезжай — и с любимой девушкой. Прости, я сам в долгах. Всем должен. Кредиторы сжимают кольцо. Имущество вскоре опишут. Ну прощай и прости! — Андрей повесил трубку. — Никогда не давать в долг — вот мой закон. Никогда и никому.

— Ну, Паше можно было дать.

— Запомни: проявишь слабость к одному — весь дом разнесут в две недели. Я не скуп, но — принципиален. Только дураки дают, а мы — не из них. Деньги даются нам трудами, немалыми и опасными. Вот Карузо, пел, пел — и заработал рак горла. Слышала такую историю? — Он обнял Веру. — Или ты хочешь моей смерти?

— Оттого что мы дали бы Паше в долг, ты бы не умер,

— О, если б ты знала, как страстно тебя на заре буду ждать!— Он отстранил Веру от себя и запел дальше по-итальянски, и запел хорошо, запахнувши свой широкий красный халат, делая движения руками, расхаживая по комнате.

Вера влюбленно смотрела на него.

— Молодец я! — сказал Андрей, оборвав пение. — Большой мастер! И притом — какой ум! Редкое совпадение в среде профессиональных оперных певцов! Ну, какие у тебя планы на сегодняшний унылый день понедельник?

— В четыре мы должны быть на похоронах Александры Ивановны.

— Вот занятие для понедельника! Я не пойду.

— Но это же моя родная тетка!

— Вот ты сама и иди.

— Она тебя очень любила.

— Мне очень жаль. Я ее тоже любил. Но я не пойду.

— Но я сказала всем, что ты будешь. Тебя все ждут. Им будет приятно, если ты придешь.

— Им — может быть. Но тетушке-то абсолютно все равно. Она дома лежит?

— Конечно.

— Славная тетка, счастливый человек! Лежит себе дома, спокойно, мирно. Вокруг