Мой гарем [Анатолий Павлович Каменский] (fb2) читать постранично, страница - 2


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

творчества одним из основных сквозных образов в прозе Каменского стал Петербург. В восприятии Петербурга молодым беллетристом было мало оригинального. Во-первых, подобно многим, приехавшим в этот город из родных мест, более благословенных по своему природному и психологическому климату, Каменский сразу же увидел все отрицательные лики Петербурга, неприветливо встречавшего провинциалов. Во-вторых, как и большинство писателей начала XX века, он оказался во власти мифа о Петербурге, сложившегося в литературе XIX века, и прежде всего в произведениях Гоголя и Достоевского. После нескольких лет неустроенных петербургских мытарств в сознании Каменского произошла естественная идеализация провинциальной жизни. В его раннем творчестве провинция представала в виде некоего чудесного «далека», ретроспективной утопии, где еще сохранились патриархальные отношения, возвышенная любовь, «тургеневские девушки». Но все это было навсегда утрачено героем Каменского — уехавшим в Петербург молодым человеком, зачастую студентом, чувствующим себя одиноким в бездушном городе-спруте, но постепенно принимающим ценности петербургской жизни. Повторяющийся сюжет первых рассказов Каменского — несостоявшееся возвращение героя в мир «настоящей жизни». Так, в рассказе «Нервы» (1898) кандидат прав Барсов приезжает в родной провинциальный город и вновь встречает свою «первую любовь» — Ксению. Когда-то он искренне любил девушку, но Петербург умертвил его страсти. В момент возвращения в нем на миг вспыхивают старые чувства, но теперь, развращенный Петербургом, он мгновенно охладевает, называя любовь «припадком», «нервами». Тот же сюжет был повторен в рассказе «Степные голоса» (1901), оцененном критиками как талантливое продолжение чеховских традиций. Молодой герой рассказа Нечаев, так же, как и Барсов, возвращается на родину, к любящей его девушке. Последняя является как бы органичной частью того мира естественной жизни, который «степными голосами» рассказывает Нечаеву о тайнах бытия, остающихся для него неведомыми. Герой утратил связь с этим миром, не найдя ничего взамен. Он говорит девушке: «Растолкуйте вы мне, <...> что такое вас привязывает к жизни? <...> Вот чего я еще не могу понять, как это можно во что-нибудь верить, чего-нибудь добиваться? Во имя чего?.. Ведь ничего нет? Мы неподвижны и живем только представлениями. И еще бессмысленнее воображать себя не одинокими, искать сочувствия в людях, в природе... Ждать ответа в каком-нибудь шелесте трав или стрекотанье кузнечиков? Самих себя обманывать и тешить! А сколько смятенных душ, одурманенных печалью, рвется к этому наглому, бездушному небу, ищет в нем правды! Ах, как это ничтожно, мелко! И как этого до сих пор не понять, что природа холодна, бесконечно холодна и к нашим радостям, и к страданиям»[4]. Но умозаключения отчаявшегося героя опровергает сама природа. Пантеистический финал рассказа разбивает его философствования о бессмысленности жизни: «Цепи волшебные, не тяжелые, сковали степь. Она не спала, она выжидала чего-то, как будто тихонько смеялась, смеялась над ним, над Нечаевым»[5].

Антитезой мира природы и провинциальной утопии предстает Петербург — город тысяч людей, бесконечно отъединенных друг от друга и в то же время намертво спаянных цепями общественной иерархии. Из восприятия и переосмысления Каменским мифа о Петербурге происходят две главные темы его творчества. Первая из них, идущая во многом от личного опыта, — тема человеческого одиночества. Она будет одной из немногих тем, которые Каменский — автор, в целом не склонный, да и не способный к теоретизированию, — попытается как-то философски осмыслить. Вторая — тема человеческой несвободы, оборачивающейся различными ипостасями в зависимости от той или иной разновидности ценностей (социальных, моральных, эстетических), которые ограничивают «естественные» права человека.

Одиночество среди толпы, в огромном городе — мотив, неоднократно повторенный в рассказах Каменского. Так, в рассказе «Ольга Ивановна», повествующем о любви чистого душой юноши к женщине сомнительной репутации, чувство героя рождается из тоски и жажды человеческого участия: «Денисову было душно в Петербурге. Он чувствовал себя задавленным этим тяжелым каменным колоссом. Его не тянуло на улицу, и он целыми часами лежал на кровати, вспоминая милую провинцию <...> Почти каждый день шел дождь. Фонтанка, мутно-свинцового цвета, была застлана туманною мглою, похожей на дым. Люди шли озабоченные, сердитые, толкались с какою-то злобой. Каждый точно ненавидел все окружающее. Ни одного веселого лица, ни одной улыбки. Дальше — Невский с его ожесточающим движением и шумом — настоящий базар показной и раздутой роскоши, еще более холодные люди, тупое и сытое выражение на лицах, праздное любопытство без капли участия»[6].

Человек, отъединенный от природной мировой жизни, оказывается плененным