Двухмужняя [Михаил Александрович Шолохов] (fb2) читать постранично, страница - 7


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

кованых английских сапог. Черными рябинами чернели ямки, вдавленные шляпками гвоздей. Закурил Арсений, вглядываясь в стежку, завязанную по степи путаными узлами, зашагал к Качаловке. Следы завивались петлями, пропадали, оскользаясь, скребли ледок над буераком, и по людскому следу, как по звериному, уверенно, молча, шел Арсений. У крайнего гумна, у плетня Александрова, пропали следы… Крякнул Арсений, перекинул отцовскую централку с плеча на плечо, направился по дороге к коллективу.

Пришел Александр домой перед светом. Упал на кровать, прохрипел:

— Теперь, гады, будут знать!.. Голоса меня лишили… белогвардеец!.. Ну, а теперя попляшите без сена! Сено-то ваше тю-тю!.. Красный кочет на нем потоптался!.. Анна, са-по-ги сыми!..

Уснул, храпя и смачивая подушку клейкими слюнями. Поняла Анна, что Александр поджог коллективское сено. И сразу сердце у нее налилось жгучей злобой к мужу. Вспомнила, как работала она на покосе, вспомнила, сколько трудов положили коллективцы, чтобы набрать на год корму.

Бешеным валом забурлили в голове жгучие мысли. Встали перед глазами два человека: один — работяга, ведущий за собой к иной, лучшей жизни, тихий и ласковый, другой — пьяный, блевотный и злобный, не пощадивший чужого труда, окропленного горячим мужичьим потом. Встали перед глазами две жизни: здесь, у Александра, и там, в коллективе, обе разные, ничем друг на друга не похожие. В последний раз царапнула за сердце мертвая хватка прошлого. И, хотя не знала еще толком Анна, что будет дальше, но могучим толчком выбросила из головы и от сердца это старое и грязное прошлое.

Не сдержавшись, подошла к мужу, плюнула в багровое — опухшее от самогонки— лицо и, схватив ребенка, выбежала во двор.

Постояла, прислушиваясь к торопливому выстукиванию сердца.

Прижимая к груди ребенка, спотыкаясь, зашагала Анна по проулку к качаловскому пруду, синевшему грязной голубизной льда.

Подошла к проруби. Черную воду затянуло незастаревшим ледком, около проруби сметенные в кучу осколки льда и примерзший бычий помет. Прижимая к груди ребенка, глянула Анна в черную раззявленную пасть воды, стала на колени, но вдруг неожиданно и глухо под пеленками и одеялом заплакал ребенок.

Стыд и страх горячей волною плеснулся Анне в лицо. Вскочила и, не оглядываясь, побежала к коллективу. Вот они, тёсаные, пожелтевшие за зиму ворота, знакомый родной гул пыхтящей в сарае машины.

Качаясь, вбежала по крыльцу, скрипнули двери коридора, сердце, наперебой с ногами, отстукивает шаги-удары.

Постучала в третью дверь налево… Отворила… Глянула мутнеющими глазами Анна, увидала пожелтевшего, худого Арсения и обессиленно прислонилась к косяку.

— Арсюша!.. Не прогоняй!.. Теперь я все знаю!..

Обнял ее Арсений, шепнул, улыбаясь:

— Брось, Анна! Кто старое вспомянет, — глаз вон!..

Взял из рук ребенка, распеленал и положил в осиротевшую за два месяца люльку.

Сбегал на кухню за кипяченым молоком и, целуя пухлые ноженки сына и мокрое от слез лицо Анны, говорил:

— Я поэтому и не шел за тобой… Знал, что старое не долго побродит в тебе… Знал, что ты вернешься в коллектив… Вот, видишь, на мое и вышло!