Навсегда (СИ) [jevasya] (fb2) читать постранично, страница - 2


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

затопить все к чертям. Его комнату, дом, Париж. Весь Париж, который он за месяц уже почти возненавидел. Все в нем напоминало ему Баг, они были везде. На Елисейских полях, на верхушке Эйфелевой башни, прогуливались по крыше Нотр-Дам-де-Пари. Они были в Лувре, пробегали вместе по Монмартру. В тот день ЛедиБаг даже позволила Нуару держать ее за руку, не отняв после поцелуя.

Он сломался. Слишком быстро и внезапно. Даже для него самого. Он не чувствовал приближения этого надлома, не знал, что это случится так… Резко. Все переломилось в нем, когда ему пришлось услышать от нее просьбу… нет, мольбу. Об уходе. Далеко и надолго.

Она тогда плакала, он не мог ей противиться. Развернулся, вытянул шест и ушел, оставив ее одну. Ревущую, на берегу Сены.

Тогда даже дождь пошел, но они не были счастливы, как он хотел, как представлял. Он ненавидел себя, ненавидел свою глупость, свое любопытство. Ненавидел себя за то, что ему захотелось увидеть ее настоящее лицо, посмотреть в голубые глаза, которые теперь не прикрывала красная маска в черный горошек. Посмотрел, сглупил, не смог исправить.

Он хотел гулять с ней под дождем, без зонта, вымокнуть до нитки и кричать о своей любви на весь чертов Париж. Он хотел твердить ей, что дождь — это не страшно, промокнуть не страшно, заболеть после такого тоже не страшно, хотел обещать, что больно не будет, ведь это всего лишь вода, которая падает с небес и разбивается о землю на мириады капель, кристаллов, отражающих в себе свет фонарей, обрамляющих аллею.

Хотел обещать, что будет с ней. С этого момента и навсегда.

Кот хотел открывать ее окна ночью, выводить на балкон, любоваться с ней огнями города и просить лететь в своих мечтах выше, выше, чем можно представить, хотел вместе с ней шагнуть через край, в бесконечность, где будут только они, вместе и навсегда.

Но мечты рассыпаются на осколки, словно капли дождя о каменную кладку дороги.

***

«Наверно, это и есть мечта», — совсем тихо бурчит себе под нос Маринетт, вытирая рукавом серого свитера слезы, выступающие на глаза.

Она рассматривает стол, весь обклеенный разноцветными стикерами, на которых аккуратным, каллиграфическим почерком выведены слова. Слова, что говорил когда-то Кот или Адриан. Она помнит все их наизусть до сих пор, писала каждый день по памяти, слишком громко шепча их при этом.

Тикки была напугана этим, но молчала, ведь прекрасно понимала, как ей нелегко. Квами пыталась утешить ЛедиБаг без маски, пыталась отвлечь, но все без толку, ведь она все равно продолжала выводить слова, сказанные когда-то ее напарником, одноклассником и возлюбленным в одном лице на разноцветных стикерах. В конце концов хранительница талисмана Баг оставила попытки отговорить подопечную от всего этого.

Красота фантазий сводит ее с ума, она влюбляется в него еще больше. И нет, не только в Адриана, в обе его сущности.

Она уже месяц винит его в том, что он не сдержал обещания, увидел ее без маски, без красного в черный горох костюма. А ведь он обещал! Он предал ее!

Хотя, может, ей всего лишь это кажется, может, она обижается зря. Не знает ведь, что Кот испытывает, как живет с этим. Думает, что все его рассказы о вечной любви к ней, даже если она без костюма, — шутка, а так ли это на самом деле?

Это также сводит ее с ума, она не знает, что делать, как быть. Хочет извиниться, принять все слова, что он ей наговорил тогда, когда увидел ее голубые глаза без обрамления красной маски.

Маринетт поворачивается на стуле и хватает первый попавшийся под руку стикер, срывая его со стола. Снова вытирает слезы, затуманивающие взгляд и несколько раз читает то, что было написано ей еще в тот день, когда они только узнали секреты друг друга, так тщательно скрываемые до этого.

«Мне глаза твои — высота, Маринетт, — она помнит, как он шептал это, а ей казалось, будто он кричит. — Я лечу в них, понимаешь? Лечу и совсем не боюсь».

Она возвращает цветную бумажечку на место, и в этот момент по окнам слишком громко барабанит дождь.

Погода бушевала и раньше, просто мысли блокировали все звуки, она была в прострации, будто вокруг был вакуум, а теперь… Теперь тишина закончилась. Внезапно.

Она поднимается с места, слишком резко, даже стакан с разноцветными карандашами падает. В ушах стоит такой грохот, будто что-то лопнуло, взорвалось, рвануло с такой силой, что на секунду даже оглушило ее.

Маринетт морщится, кидает беглый взгляд на Тикки, устроившуюся на подушке, и распахивает двери на балкой.

Ей нужно проветриться, остыть, успокоиться. Пусть даже это заставит ее вымокнуть до нитки и заболеть после. Этот месяц она уже ни о чем не беспокоилась, ничто ее не мучило кроме событий того вечера, так что простуду она переживет.

Вдохнув холодный, влажный воздух, она