Звезда доброй надежды [Лауренциу Фульга] (fb2) читать постранично, страница - 4


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

такого беспокойного человека, как Марин Влайку. Только возможность новой войны омрачала его. Но когда война разразилась на самом деле, она не была для него неожиданностью. Некоторое время работал на фронте в отделе пропаганды среди войск противника, но чувствовал себя способным на большее. Поэтому он обрадовался, когда командование лагерей обратилось к группе румынских коммунистов-эмигрантов с просьбой помочь военнопленным, сознание которых было отравлено антисоветской пропагандой, узнать правду о советской действительности.

И вот Марин Влайку, ответственный за направление и координацию этой работы в нескольких лагерях, где находились румынские военнопленные, вызвал к себе Тома Молдовяну.

— Собирай вещи! Поедешь в Березовку, под Горький. Будешь работать в лагере для военнопленных.

— Я предпочел бы поехать на фронт, — хмуро возразил Молдовяну.

— Сожалею, но там ты нужнее.

— По крайней мере, это лагерь для солдат?

— Для офицеров! Это интереснее.

— Представляю, как это будет интересно.

— Отсюда ты видишь только форму, в которую они одеты.

— И идеи, которыми забиты их головы.

— Тем лучше! Выкорчуй идеи, с какими они прибыли сюда, и привей им свои.

— Думаешь, это будет так легко сделать?

— Напротив, очень трудно! Поэтому мы и посылаем тебя туда. Сразись с ними и одолей их! Сначала они не будут обращать на тебя никакого внимания. Или начнут поливать тебя ядом, как поливали меня, когда я работал на фронте. Это они здорово умеют. Они благословят тебя самыми изощренными ругательствами, будут смеяться тебе в лицо и твердить, что ты говоришь чепуху. Они убеждены, что война закончится через несколько месяцев, само собой разумеется, в пользу Гитлера.

— Тогда к чему все наши усилия?

— А вот к чему. Если хотя бы одного человека из ста тебе удастся приблизить к себе — это уже победа. Это будет только начало. А потом наступит время, когда они станут ловить каждое твое слово.

— Но мне не справиться с этой работой, — упорствовал Молдовяну. — Ведь ты очень хорошо знаешь, с какими офицерами мне приходилось иметь дело в Румынии: со следователями, прокурорами, председателями трибуналов, начальниками тюрем. Какими глазами я буду смотреть на этих, если не могу забыть тех, других?

— Смени себе глаза!

— Ты шутишь, а я говорю серьезно.

— Ты говоришь ничуть не серьезнее, чем я.

— По крайней мере, если бы меня поставили судить их, я бы лучше справился.

— Ты идешь туда не как судья, а как коммунист.

— Но пойми же и меня! Как я буду чувствовать себя в их присутствии? Возможно, мне надо будет подточить язык, чтобы был острее, ведь он такой шершавый и грубый. Или, может, с ними обращаться учтиво? Ведь они привыкли к такому обращению! Но ты забываешь: я рабочий. Может…

— Не «может», а наверняка!

— Так, значит…

— Вот что, браток! От своей матери я слышал присказку: мала иголка, но шьет дорогие одежды! Мне не довелось быть портным, но всегда чертовски нравилось перекраивать душу людей, передавать им какую-то частичку своей души.

— Если их души не отравлены так, что уже не могут излечиться…

— Не у всех же отравлены.

— Что ты хочешь этим сказать?

— А то, что ты не должен рассматривать их всех как одно целое.

— А по-моему, их только так и надо рассматривать. Они слушались Антонеску и шли за Гитлером. Мне этого достаточно.

— Нет, недостаточно! Потому что и среди них есть такие, которым война не нужна. Они открыто не говорят об этом, но думают так. В них бурлит ненависть, они только и ждут тебя, чтобы излить ее.

— Не очень-то высоко я ставлю подобные излияния.

— А должен ставить! Потому что антифашистское движение и родилось из ненависти и возмущения. Удивишься ты этому или нет, но уже первый сдавшийся в плен своим поступком подтвердил возможность раскола в рядах военнопленных.

— Даже среди офицеров?

— Да! И это лучшее доказательство тому, что уже теперь можно говорить об изменении их взглядов. А вот в Березовке дело обстоит плохо, потому что там у нас не было комиссара, который прощупал бы их души… Теперь понимаешь?

— Понимаю.

— Вот так обстоят дела, браток! Хватает плевел, но и зерен достаточно. Зерен, которые отделились от плевел еще на родине, когда Гитлер отобрал у нас Трансильванию, и на фронте, когда люди впервые встретились с советской действительностью, и в лагерях, когда…

— Пусть будет так! — соглашался Молдовяну, но окончательно сомнения никак не покидали его. — Но это только среди солдат.

— Да хватит тебе! Думаешь, солдаты валом валят в наши объятия? Так знай, ты ошибаешься! Конечно, злость кипит в них покруче, чем в офицерах. Их больше волнует нищета дома, чем дела на фронте… Но и их начинили разными небылицами, так что комиссары едва успевают прояснять им головы. А ты… Скажи-ка мне, как долго ты не разговаривал с крестьянами?

— Да около двенадцати лет.

— Многовато, браток!

— Не моя в том вина.

— Знаю. Именно поэтому я