Евангелие лжецов [Наоми Олдерман] (fb2) читать постранично, страница - 4

заставляет его бесперестанно стонать, даже во сне — низким тоном вопля, как у брошенного младенеца. Он дрожит, истекает потом и держит больную кисть клешней. Они боятся прихода лихорадки. Они приводят кузнеца, который делает свое дело по-доброму, что означает: как можно быстро. Больной кричит, конечно же, придушенным воем испуга, но той же ночью он отпивает немного супа и засыпает глубоким сном. Он все еще не назвал себя, хотя понимает, когда говорят «суп» или «вода». Они задаются вопросом: еврей ли он, или, может, сириец или грек?

Четыре дня минует, пока начинает он говорить. Они по очереди кормят его бульоном из костей и хлебом, замоченным в молоке. Шепот проносится между ними. Он не такой молодой, как показалось из-за его вещей, но морщин на лице больше его возраста. Еще нет цельной бороды — лишь кусты. Ему — пятнадцать или шестнадцать лет. И где его народ? Есть один очевидный ответ. Каждый год какой-нибудь небольшой город восстает против Рима и отказывается платить налоги, не имея возможности — и часто это правда: они не имеют возможности платить. И сборщики налогов сообщают о восстании, и посылаются солдаты. Каждый год какие-то города и поселки сжигают дотла, мужчин убивают, их жены и дети спасаются бегством. Не похоже, чтобы юноша своим возрастом мог оказаться чьим-то вожаком, за кем охотились бы солдаты. Не похоже, чтобы он мог принести опасность сюда. И все таки, старейшины шепчутся между собой.

На четвертый день, когда вошли они, чтобы накормить его супом, они видят, что он очнулся и гладит собаку одной рукой, прижимая больную кисть к груди. Он что-то шепчет собаке на добром, понятном арамейском языке.

Он виновато смотрит на Амалу и Рахав, вошедших в комнату с его супом. Он понимает, что они слышали его речь. Его здоровая кисть погружена в шерсть собаки, и животное вздрагивает и скулит, почувствовав его напряжение.

Рахав ставит поднос на пол, чуть подальше от досягаемости его рук. Она складывает руки на груди. Она смотрит на него. Дети Рахав — самые вежливые в городке, в большинстве из-за страха перед ней.

«Ну», говорит она, «мы кормили-поили тебя. А теперь — кто ты?»

Юноша смотрит то на Амалу то на Рахав. Потом смотрит голодными глазами на суп.

«Это Натзарет?» спрашивает он. «Я добрался до Натзарета?»

Они отвечают, что так и есть. Он добрался.

Лицо его меняется выражением. Он усаживается, выпрямляя осанку, выставляя нижнюю челюсть вперед, словно перед лицом трудной работы.

«Натзарет в Галилее?»

Они вновь соглашаются с ним. И они никак не могут определить: рад ли он или напуган, из-за заблестевших глаз на его лице.

«Город Иехошуа-Учителя?»

И Амала переглядывается с Рахав жалостливым сожалением. Конечно же. На улице играет малыш Иов с другими детьми. Рахав посылает его домой за матерью Мириам.

Раввины говорят: со смертью близкого человека меч подносится к твоему горлу, и куда бы ты не повернул голову, меч всегда будет перед тобой.

Так и она теперь. Когда она молет пшеницу, она думает о нем. И когда замачивает одежду, она думает о нем. И когда ее младший сын Иов бежит к ней — да, это ее Иов, глупыш, у кого застряла рука в горле кувшина, но он так и не отпустил инжир, и его так и нашли. Но он в то же время — тот ее первый малыш, ее старший сын, тот первенец, который вечно застревал в грязи у курятника, зовя «Има, има!» — «Мама! Мама!» Она постоянно теряется от двойного видения.

Иов говорит что-то. Он пинает камень. Снег превратился в кашу, и нити дождя скоро совсем растопят его. Носком ступни он ковыряет землю — дыру от откатившегося камня..

«Не делай так», говорит она, «сотрешь обувь».

А он смотрит на нее обиженно из-за ее резкого тона, хотя она совсем не хотела этого.

«Но, има, има, ты меня слышишь? Они тебя зовут, в доме Амалы, они тебя ждут! Они хотят, чтобы ты пришла и посмотрела на человека с половиной руки!»

Она спрашивает — зачем, но рот его кривится, а глаза расширяются, и она понимает, что он не хочет отвечать. И тогда у нее возникает мысль — что происходит.

Ожидающие женщины у дома Амалы ждут не ее. Они безмолвны, когда приближается она, и большинство их отводят глаза в сторону. Кто-то из них касается ее спины и плеч. Остальные просто напуганы. Они хотят узнать: этот юноша — наказание ли для них за нее?

Внутри пропахшей дымом, темной комнаты сидит он на наваленной сеном сиденье. Кто-то дал ему шерстяную безрукавку с толстой робой поверх. Из-за одежды он выглядит потолстевшим. Когда входит она, он встает, слегка шатаясь, чтобы поприветствовать ее.

Она задает вопрос: «Кто ты?»

Он прямо смотрит в ее глаза. У его взгляда есть тревожащая особенность: каждое слово, произнесенное им, как кажется, сопровождается бурными чувствами внутри него.

«Я — Гидон», отвечает он, «из Яффо».

«И зачем ты пришел сюда, Гидон из Яффо?»

Его глаза такие чистые и невинные, что начинают пугать ее. Невинность разрушит тебя быстрее коварства в три раза. По крайней мере, с хитростью можно совладать или купить ее.