Александр Крон и его герои (Вступительная статья) [Диана Варткесовна Тевекелян] (fb2) читать онлайн

Д. Тевекелян АЛЕКСАНДР КРОН И ЕГО ГЕРОИ _{Вступительная статья}

…Скажи:

Какой ты след оставишь?

След,

Чтобы вытерли паркет

И поглядели косо вслед,

Или

Незримый прочный след

В чужой душе на много лет?..

Л. Мартынов

В трудное, счастливое время начинал свою жизнь герой Александра Крона.

Трудное — голод и разруха после революции и гражданской войны, массовое беспризорничество, зыбкость, неустойчивость рушащегося старого мира. Счастливое — начало великой стройки нового общества, неповторимость, азартная самоотдача первых пятилеток, освобожденный труд, свобода выбора собственного жизненного пути, атмосфера истинного равенства и коллективизма, когда каждый несет обществу свою неповторимость и общество заинтересовано в расцвете дарования каждого, ему, обществу, нужно не однообразие, а дерзость, гражданская активность осознанного добровольного служения.

Я не оговорилась, написав «герой» Александра Крона, хотя за полвека своей работы в литературе Александр Александрович дал жизнь не одному десятку героев во многих жанрах — пьесах, очерках, статьях, воспоминаниях, романах, и герои его — люди разных профессий, разного жизненного опыта, среди них беспризорники и известные деятели литературы и искусства, солдаты времен первой русской революции 1905 года, современные рабочие-нефтяники, военные моряки, художники, ученые. И все это разнообразие характеров, профессий, взглядов на жизнь, судеб объединяется неупрощенным поиском каждым персонажем пути к самому себе, авторской уверенностью, что только тогда человек — полноценный работник в своем деле, когда он, помимо специальных знаний, усилий, несет понимание своего предназначения, понимание связи собственного существования с жизнью общества.

Герой Крона, чем бы он ни занимался, живет в постоянном нравственном поиске, и взыскательная напряженность этого поиска, последовательность, ответственное отношение к жизни делают его современным интеллигентным человеком.

В последнее время как-то подзабылось, что передовой мыслящий образованный человек от века был героем русской литературы. С ним связывали свои надежды на общественный прогресс русские писатели — от Пушкина до Чехова, его воспитывали, готовили революционные демократы, он нес с собой лучшие черты национального характера — честный, способный не только иметь собственное мнение, но и отстаивать его (порою в ситуациях, опасных для жизни), живущий всеми радостями и бедами своего времени, но стремящийся понять это время, увидеть его тенденцию, умеющий поступиться собственными удобствами ради будущего.

Когда-то Чехов писал: «Где многочисленная интеллигенция, там неизбежно существует общественное мнение, которое создает нравственный контроль и предъявляет всякому этические требования, уклониться от которых уже нельзя никому». Для нас это особенно важно понять и запомнить, ведь думающие люди создали современный уровень нашей жизни, творческое начало — истинный признак интеллигенции — никогда в такой степени, как сейчас, при гигантском размахе научно-технической революции, не было необходимо обществу. Эта традиция существенной части русской литературы в выборе героя жива и развивается.

Немало советских писателей идут в русле этой традиции, Александр Крон в их числе. Но герой думающий, способный на сознательный выбор своей судьбы, своей гражданской позиции, нередко противоречив, многомерен, его связи с миром не просты и далеко не всегда поддаются привычному нашему восприятию.

Крона привлекает эта неоднозначность, неординарность, он уверен — и утверждает это своим творчеством, — что чем крупнее личность, тем противоречивее складывается о ней представление у окружающих: ведь талантливый человек независим в своих суждениях, ему претит все догматическое, стандартное, банальное, он стремится сам проникнуть в суть интересующей его проблемы, не прибегая к расхожему мнению, отметая готовое решение.

Даже в воспоминаниях «О сверстниках» (Э. Казакевич, О. Берггольц, А. Твардовский), о Всеволоде Иванове, об актере М. Астангове, режиссере Ф. Каверине и других, где речь идет о реально существовавших людях, подход к герою не меняется. Автор педантично точен в воспроизведении подробностей жизни, поведения своих невыдуманных героев, но, помимо воли, стремясь передать масштаб личности, ее потенциал, укрупняет в характере реально существовавшего человека те его качества, особенности, на которых строится понимание именно этого характера. В своих воспоминаниях Крон каждый раз пишет неупрощенный характер, подчеркивает сложность и многооттеночность связей каждого из своих героев с окружающим миром и превыше всего ценит последовательную преданность своему делу, осознанную нравственную цель деятельности. Он убежден: «…известны случаи, когда ситуация или мода возносили на вершины славы людей второстепенных, но не было случая, чтоб удавалось подделать нравственный авторитет» («О Всеволоде Иванове»). И добивается понимания читателя, которого вовсе не шокируют такие, к примеру, строки об О. Берггольц: «Мне память сохранила Ольгу всякой… В этих разговорах Ольга представала в самых разных обличьях, то трогательно-нежной, то до грубости резкой, радостно-доверчивой и угрюмо-замкнутой, расточительно-щедрой и неожиданно скуповатой, по-комсомольски простой в обращении и высокомерно-отчужденной…»

Или, поделившись с читателем своими первыми впечатлениями о Всеволоде Иванове («…он казался старше своих лет, а при этом проглядывало в нем что-то совсем младенческое, было в его лице нечто жестокое — и кроткое, чопорное — и простодушное, трезвое — и мечтательное; с одного боку половецкий хан, с другого — скандинавский пастор, — все это никак не совмещалось»), Крон подробно рассказывает об Иванове, и мы, вполне проникшись пониманием незаурядности Иванова — писателя и человека, вместе с автором приходим к выводу: «Иванов был настолько крупен, что все вмещал. В его просторном теле и емкой душе было место для всего, он был прост и сложен, в нем отлично умещались трезвый реалист и необузданный фантаст, замкнутость и общительность, величайшая скромность и Люциферова гордыня… В его характере как бы слились черты двух ставших классическими образов „Бронепоезда“ — добрая мужицкая сила партизана Вершинина и острый проницательный взгляд образованного революционера».

На этом же принципе подхода к герою строятся характеры в пьесах и романах. В романе «Бессонница» женщина, только что потерявшая мужа, говорит о нем: «Паша был единственным человеком, которого я по-настоящему любила. Любила со всем, что в нем было намешано, с его талантом, властолюбием, скромностью, жестокостью, щедростью, простодушием, цинизмом… Господи, чего только в нем не было!» И мы соглашаемся с этой характеристикой, что не мешает нам полюбить Успенского, сострадать ему.

Крон не упрощает своих героев — реально существовавших и выдуманных, не нивелирует их качеств в угоду привычке или моде, в их сложной противоречивости писателю видится сложность и противоречивость самой жизни, личность в его творчестве не обеднена приблизительностью, писатель стремится добраться до глубинной связи человека с тем временем, в котором он живет. Отношение к герою решается не на уровне «симпатичен-несимпатичен», к нему предъявляется другой счет, за ним признается право на крайности, если это крайности поиска напряженной гражданской духовности, крайности неодносторонней связи с миром, когда человек отдает себе отчет в том, что не только мир для тебя, но и ты для мира.

Кроновский герой неудобен для критики, требующей от литературы не столько соответствия жизни, сколько соответствия правилам и канонам, выработанным литературой же (вспомните толстовское «литература литературы» и «литература жизни»), он сопротивляется общедоступной схеме поведения литературного героя в тех или иных обстоятельствах. Схеме выпрямленной, освобожденной от неожиданностей и сложностей, которые живая жизнь неизбежно несет с собой. Такой критике герой Крона неудобен, даже противопоказан, а если вспомнить, что мироощущение писателя в значительной степени обретало зрелость в неприятии принесшей немало вреда нашему искусству «теории бесконфликтности» и «борьбы хорошего с лучшим», станет понятно, как нелегко складывались отношения писателя и подобной критики. Но если бы существовала статистика, изучение всего пути, который проходит искусство социалистического реализма, возникая из жизни и возвращаясь в нее — через читателей, зрителей и т. п., то читательское признание и признательность вознаградили бы Крона — драматурга, романиста, и за нападки и за недомолвки критики.

Александр Крон начинал как драматург. Свою первую пьесу «Винтовка № 492116» он написал девятнадцатилетним студентом историко-философского факультета МГУ. Поставленная в январе 1930 года Педагогическим театром, она обошла сцены почти всех ТЮЗов страны, а к 40-летию пьесы в Московском театре им. Станиславского состоялся юбилейный спектакль «Винтовки». Сам писатель не считает, что после этой пьесы он стал профессиональным литератором, но в этой юношеской работе есть все особенности будущего театра Крона. Это театр прежде всего современный. И дело не только в том, что действие почти всех пьес (за исключением пьесы «Трус» — из времен революции 1905 года) происходит в наши дни и наши дни диктуют конфликты — нравственные и производственные. Пьесы современны позицией автора, его постоянным стремлением понять суть происходящего с героями, современны сплавом социальных и нравственно-психологических проблем, полемической заостренностью конфликтов. Уже в юношеской «Винтовке» (а пьеса появилась и до фильма Н. Экка «Путевка в жизнь», и до «Педагогической поэмы» А. Макаренко) стихия анархической вольницы беспризорников побеждена последовательностью, честностью, любовью к своему делу, заразительностью этой преданности и любви. Начиная с первой своей пьесы, Крон утверждает характер командира, руководителя, для которого воинская дисциплина или коллективное мнение предполагают умение самостоятельно мыслить, а не заменяют его; автор обращается и к нравственному чувству, и к разуму героя и зрителя, автор убежден, что революция высвободила лучшее в человеке и это лучшее требует доверия. Эйно в «Винтовке», большевик Дорофей Семеняк в «Трусе», инженер Александр Майоров в «Глубокой разведке», командир подводной лодки Виктор Горбунов («Офицер флота») и командир дивизиона тральщиков Сергей Бакланов («Второе дыхание»), рабочий Николай Леонтьев и секретарь парткома Плотовщиков («Кандидат партии») — каждый из этих героев А. Крона последовательно отстаивает свое право на независимость и самостоятельность, каждый хочет понять, а не механически следовать, утверждает свое представление о коллективе как о союзе единомышленников и может сказать словами Виктора Горбунова: «Я предпочитаю командовать сильными людьми, которые подчиняются мне потому, что на моей стороне власть, знания и авторитет, а не потому, что они сами не способны думать. Я им верю. И хочу, чтоб верили мне. Я готов выполнить любое приказание. Но если приказ еще не отдан и у меня спрашивают мое мнение, я не хочу гадать, попаду ли я в точку».

Драматурга нередко упрекали в рационалистичности, театры «смягчали» его «прямолинейных» героев. Герой приобретал расхоже-симпатичные черты, делался добрым малым, справедливо рассуждающим и честно живущим, но лишался углов и крайностей, что вызывало новые упреки — на этот раз в схематизме. Театры, как писалось в рецензиях сороковых годов, «преодолевали» и «углубляли» пьесы А. Крона. Кроновский герой сопротивлялся удобной расхожей формуле: «он требователен и жесток, но сердечен и благороден», или «вопреки суховатой манере держаться, он добр и отзывчив». В том-то и дело, что в герое, с которым автор связывает надежды на общественный прогресс, нет ни «но», ни «вопреки». Он действительно требователен и жёсток, не прикрывается непониманием и наивностью, когда его вынуждают поступиться совестью, не торопится казаться лучше и требует уважения к себе.

Когда была поставлена во всех флотских театрах и напечатана пьеса «Офицер флота», написанная в блокадном Ленинграде 1943 года, ее широко обсуждали во флотской среде — обсуждался тип, характер, моральный кодекс и облик профессионального советского моряка, представителя нашей военной интеллигенции. Автор, настаивая на высоком профессионализме своего Горбунова, не ограничивался этим, он создал характер перспективный, способный обогатить любую область гражданской жизни; в Горбунове живы традиции и угадывается будущее развитие благородной нормы гражданского и человеческого служения.

В пьесе Горбунов последователен и резок, его волнуют не только профессиональные заботы (а заботы сами по себе немаловажные — подводная лодка ремонтируется в условиях блокадного Ленинграда силами команды, и команда в трудах по ремонту должна не растерять свои боевые качества впереди поход); Горбунов много думает о сути коллективизма, о человеческом достоинстве, о принципиальности и чести офицера. Размышления эти — не резонерство, а убеждение, и читатель, раздражаясь по временам на несколько неуклюжее желание героя все договорить до конца, тем не менее верит в то, что принципами своими Горбунов не поступится. Горбунов — человек страсти и преданности идее, и автор поворачивает сюжет так, чтобы герой на деле сумел подтвердить верность собственным принципам. Горбунов не борется сам с собой, ничего в себе не преодолевает, он честен и убежден, и сила его в том, что окружающие, друзья, команда, близкие заражаются его страстностью и принципиальностью, он выдерживает испытания — и дружбой с Кондратьевым, и враждой с Селяниным, приспособленцем и прохвостом, и борьбой за свою лодку, и, наконец, непосредственно в бою. В спектакле МХАТа, который шел долгие годы, характер Горбунова «поправлен». Монологи героя показались театру излишне страстными и назидательными, а сам он недостаточно мягким и лиричным, патетику местами попритушили, подчеркнули сердечность и теплоту характера, сгладив острые его углы; Горбунов стал доступнее и понятнее с самого начала, стал более симпатичен, но и более зауряден.

Александр Крон превосходно знает среду, о которой пишет. Писатель-коммунист, он с первых дней и до конца войны служит на Балтийском флоте. Пьесы «Офицер флота», «Второе дыхание» родились не из сторонних наблюдений, а из собственной жизни военных лет. На Балтфлоте Крон редактирует многотиражную газету бригады подводных лодок, работает в «оперативной группе писателей» при Политуправлении флота: в условиях блокадного Ленинграда и воюющего флота эта «оперативная группа», руководимая Всеволодом Вишневским, делала все — корреспонденции, очерки, заметки, маленькие новеллы, рассказы о подводниках, передачи для радио, листовки «на противника», а когда понадобилось — даже текст музыкальной комедии.

«До войны я был далек от журналистики, — пишет А. Крон, предваряя свой однотомник 1972 года. — Несколько театральных рецензий, опубликованных в предвоенные годы, — не в счет. Война заставила меня пройти ускоренный курс газетных наук. Много раз я проклинал редакционную текучку, мешавшую мне остановиться и подумать. А вернувшись с войны, уже не мог расстаться с публицистикой, она прочно вошла в мой обиход и стала душевно необходима… Я никогда не верил в плодотворность пассивных наблюдений, только активное вмешательство в жизнь создает литератору жизненную позицию…»

Единомышленники в главном, герои Крона тем не менее вступают в конфликты друг с другом, и автор убежден, что так будет всегда, что самый честный, хороший, искренний человек проходит через искушение — компромиссом, жизненными удобствами, благами и проч., так же, как человек скверный, непорядочный, разница в том, с чем — нравственными приобретениями или потерями — он из этих искушений выходит.

В пьесе «Офицер флота» Горбунову противостоит не только проходимец Селянин, трус, наживающийся на беде народа, но и Кондратьев — человек поразительной храбрости, личной отваги. Это характер обаятельный, у Кондратьева есть все, чего недостает Горбунову: он общителен, открыт, сердечен, в нем просто некоторый перебор житейского здравого смысла, он торопится жить — и хочет жизни удобной, не обремененной конфликтами с начальством, в бою он бог, там он одержим и собран, а в зимней паузе его раздражает категоричный аскетизм Горбунова.

Крон — психологический писатель, ему важна не столько победа Горбунова над Кондратьевым, сколько победа Кондратьева над самим собой. Кондратьев честный человек, в нем живо недовольство собой, душевное неустройство, неуспокоенность. Характер написан в движении, в развитии, чувство собственного достоинства возвращается к Кондратьеву в борьбе с собой — тем достовернее победа…

«Театр преодолел недостатки пьесы…» — этот критический пассаж сопровождал успех почти всех пьес Крона. Спектакли получали Государственные премии, пьесы издавались и переиздавались, а «Глубокая разведка» и «Офицер флота» давно стали золотым фондом советской драматургии, входили и входят во все антологии лучших советских пьес.

«Глубокая разведка» написана до войны. Для драматургии эта пьеса значила примерно то же, что для прозы о рабочем классе повесть Юрия Крымова «Танкер „Дербент“».

Производственный конфликт пьесы достоверен и прост: в погоне за рекордом начальник нефтеразведки Гетманов допускает искривление скважины. Вместо того чтобы исправить кривизну, он пытается ее скрыть. А когда это оказывается невозможным, выступает за прекращение работ. Вмешательство Майорова изменяет ситуацию, скважина дает нефть. Почувствовав, что им доверяют, считают их людьми, а не манекенами, всерьез становятся работниками окружающие Гетманова прежде робкие, безликие люди, в первую очередь — его заместитель Гулам, подавленный командирским и инженерным превосходством Гетманова. Понять полностью возможности социального разреза жизни, заложенные в характере Гетманова, зрители, да и сам автор смогли значительно позднее.

В пьесах А. Крона чувствуется будущий прозаик, романист. Пьесы заселены густо, по-романному, насыщены судьбами и событиями. Кто-то из критиков даже сетовал на то, что Крон не умеет соблюсти пропорции величины основных героев и ролей эпизодических, что фигуры фона путаются с основными фигурами, что мысль, которую при соответствующей ситуации можно было бы выразить одной репликой, порой растянута на целый диалог. Да и проблемность вещей явно тяготеет к романному, всестороннему, неторопливому исследованию. Не случайно, закончив пьесу «Офицер флота», писатель снова и снова возвращается к своим героям, живущим уже самостоятельной сценической жизнью. Он знает об этих людях так много и они для него так много значат, что с ними Александр Крон связывает свой первый опыт романа.

Я не случайно употребляю здесь это слово — «опыт». Первый роман, — а «Дом и корабль» писался уже зрелым человеком и литератором, после войны, заставил А. Крона художнически постигать законы прозы. Сам автор забавно рассказывает о том, как он хотел облегчить себе жизнь, взяв за основу будущего романа героев и события пьесы «Офицер флота», и как усложнил себе жизнь, потому что «глаз писателя… подобен фотообъективу, для различной натуры существуют разные типы объективов, более того: одна и та же натура, снятая различными объективами, дает несхожие изображения» (А. Крон. Смена объектива. «Театр», 1979, № 5). Представление об «объективе» для прозы далось нелегко, пришлось шаг за шагом вытравливать из романа целые сцены, даже самые удачные реплики пьесы, в процессе работы над романом писатель понял, что романное и сценическое время — совершенно разные категории, что четкость, афористичность и отточенность диалога, так необходимые драматургии, в прозе кажутся искусственными, натужными, что в пьесе главным героем мог быть только Горбунов — человек сложившийся, зрелый, волевой, а роман может отразить процесс становления человека, роману по силам подробная, ступенька за ступенькой, история характера — психологическая, социальная, с отступлениями в прошлое, и главным героем «Дома и корабля» стал лейтенант Туровцев, юный и поначалу незадачливый помощник беспощадно требовательного Горбунова.

Кое-кто из читателей может подумать: «Эко дело, возмужание молодого человека, становление характера — это же традиционная романическая тема, стоило ради этого менять объектив». И будет неправ. Потому что в романе «Дом и корабль» пойдет речь не просто об истории молодого человека, а о том, как приходят к подвигу, какой ценой дается человеку свобода выбора — не поступков только, а нравственного содержания жизни, как укрепляется, делается значительной личность, когда добровольно взваливает на себя бремя ответственности — не только за себя — за дело, за товарищей, каково это научиться думать. Лейтенант Туровцев проходит свои университеты в блокадном Ленинграде, на ремонтируемой, вмерзшей в невский лед подводной лодке, в старом питерском доме с его холодным, голодным, но четко организованным бытом — «неприспособленная» интеллигенция дома, объединившись, вела свой «корабль» через мрак, горе и голод к прорыву блокады, находя в себе потребность и силы заботиться о других. Старые питерцы воспитывали примером.

Юный неустойчивый лейтенант мечтает о подвиге красивом, броском — под гром фанфар, вспышки юпитеров. Он тоже недосыпает и недоедает, этот юноша, как все в блокаде, но при этом он должен быть вездесущим, ведь он не просто помощник командира корабля, но — помощник Горбунова. В мечтах Туровцев находчив и последователен, его на мякине не проведешь, а на деле, усталый, измученный блокадным бытом и непомерной, как ему кажется, требовательностью Горбунова, черствой неспособностью командира на сентиментально-возвышенную дружбу, которая долго грезилась юноше, на деле Туровцев еще зелен, по временам готов поддаться не Горбунову — Селянину. Это влияние не простое, Селянин в романе — своеобразный философ индивидуализма: живи моментом, не усложняй жизнь проблемами, решить которые под силу лишь государству, чти букву закона — дух же закона оставь тем, кто облечен властью, пользуйся благами, которые сами плывут тебе в руки — ты не Христос, чтобы тремя хлебами всех накормить, помни: жизнь быстротечна, на войне быстротечна втройне, другой жизни не будет, думай о себе, ведь ты не более, чем песчинка в море человеческом.

Циническая эта философия хищничества и потребительства выглядит прямолинейно в критическом разборе, в романе же Селянин, возведший беспринципность почти в религию, искушает юного лейтенанта куда тоньше. И это дает некоторые плоды, когда слабохарактерность, обиженное самолюбие, помноженное на нравственную неразбериху — вот оно, влияние Селянина! диктует помощнику близкий к доносу рапорт о своем командире. И сколько предстоит пережить юному лейтенанту, чтобы понять, осознать и исправить сделанное.

Горбунов не считает нужным искушать. Он требует от Туровцева самостоятельности — и мыслей, и поступков, его кораблю предстоит вести бой и очень скоро, а чтобы выиграть бой, экипаж должен быть коллективом единомышленников, профессионалов, мастеров своего дела, умеющих видеть перспективу деятельности, убежденных, сделавших раз навсегда свой выбор и без колебаний готовых защищать свои принципы. Философия Горбунова рождена войной, нашей великой победой, люди, как никогда, поняли свою роль в истории, победа советского народа в Великой Отечественной войне оказалась личной победой каждого. «Дом и корабль» был напечатан в 1964 году, писался в конце 50-х — начале 60-х годов, и убежденность Горбунова, его демократизм многажды укреплены тенденцией времени написания вещи. Горбунов верит в безграничность возможностей личности, сознательно выполняющей свой долг перед родиной, эта вера составляет питательную среду его нравственного максимализма.

Это Селянин в борьбе за душу лейтенанта Туровцева хитрит, подличает, прикрывает благородной фразой цинизм и бездушие, он вынужден подделываться под моральные принципы нашего общества, иначе ему не прожить, да и на честную Митину душу можно воздействовать если не честностью, то хотя бы видимостью ее. Горбунов требователен, неуступчив, откровенен, он в своем праве: моральные принципы общества — это его принципы, он служит им не разумом только, но и сердцем. В этом — весь Горбунов, его вера и обаяние его веры для окружающих, его талант командира и воспитателя. Вот почему люди на корабле спаяны не только идейно, но и душевно, они по-человечески необходимы друг другу.

У этого романа два эпиграфа. Один — строка из корабельного устава: «Корабль есть часть территории Советского Союза», а другой: «Любовь звезда, которою моряк определяет место в океане», — Шекспирова строфа. Два эпиграфа, как обращение к мысли и чувству, как уверенность, что точное знание, не пропущенное через сердце, так же бессильно, как чувство, не подкрепленное делом. «Часть территории Советского Союза» — это твой дом, конкретный и символический, как защищать его без любви? А защищать приходится в кровопролитном бою, роман начинается документом — реляцией о бое, который ведет подводная лодка Горбупова, о героизме, находчивости и самоотверженности экипажа. Этим же документом, вернее, его продолжением, роман завершается. Из документа мы узнаем, что лодка совершила подвиг, из романа — какая нравственная атмосфера порождает этот подвиг, кто способен на подвиг.

В уже упоминавшемся предисловии к однотомнику 1972 года автор писал: «В романе почти нет батальных сцен, но мне все же кажется, что „Дом и корабль“ — роман о воинском подвиге. Точнее — о воспитании для подвига. Когда человек становится героем? Мы можем назвать день и даже час совершения подвига. Казалось бы, что может быть проще такого ответа. Но если вдуматься, механизм любого подвига совсем не прост, героем не делаются в пять минут. Самый подвиг может длиться секунды, но он непременно подготовлен всей жизнью». В романе эта мысль отдана Горбунову. А. Крон развивает эту тему и в публицистике, подробнее — в очерках «Способен на подвиг…» и «Как я стал маринистом». Эта тема тесно переплетается с поисками духовности, с представлением о масштабе личности, о праве на нравственный авторитет. В этом отношении весьма показательна история А. Маринеско («Как я стал маринистом»), человека редкой отваги и трудной судьбы, к которой писатель еще не раз обратится. Для Крона очевидно, что эти проблемы насущны для общества и сейчас: «И во время войны, и в мирные годы, — пишет он, — в жизни общества протекают сходные процессы, война только обостряет их… Перед начальником нефтеразведки и командиром подводной лодки, перед солдатом на передовой и передовым рабочим стоят различные задачи, но много общих проблем. В первую очередь — этических».

Именно этим проблемам посвящен роман «Бессонница», опубликованный в 1977 году в журнале «Новый мир» и вышедший вслед за тем отдельной книгой.

Второй большой роман — это ли не доказательство прочности «смены объектива»? Однако опыт драматургии ощутим в романе, именно этим опытом продиктованы редкая выразительность речи героев и композиция, четкость, естественность, с которыми выстроен сюжет. Сама архитектура этого здания несет существенный замысел: она должна передать плотность времени, в самом построении вещи скрывается чувство историзма, поднимающего роман над уровнем привычной бытописательской прозы. Реальное действие «Бессонницы» занимает всего три дня 1957 года, но конкретные события этих трех дней, необходимость решить судьбу Института после внезапной смерти его главы и основателя заставляют профессора Олега Антоновича Юдина, записки которого и составляют роман, с добросовестностью ученого, непредвзято ищущего истину, восстановить в памяти всю историю Института и собственной жизни, а следовательно, и страницу общей нашей истории.

«Бессонница» — современный городской роман. О чем бы ни думал герой, над чем бы ни мучился, читателя не оставляет ритм жизни большого города, герой не мыслит себе жизни вне привычной обстановки, хотя и стремится к тишине и уединению — они так необходимы для работы, город — его малая родина, как, впрочем, для героев «Страстной площади» Н. Евдокимова, «Кафедры» И. Грековой, «Берега» Ю. Бондарева, как для героев Д. Гранина, Ю. Трифонова, В. Каверина, В. Маканина — на наших глазах появилась и развивается существенная городская литература. «Бессонница» — роман из жизни интеллигенции, это впечатление не меняется, и когда читаешь о старике-стороже Антоневиче с его обостренным чувством собственного достоинства (Антоневич — фигура в романе далеко не эпизодическая, влияющая на самочувствие и самооценку почти всех действующих лиц), и о житейски мудрой Евгеше, добровольно взявшейся опекать холостяка Юдина в его бестолковом и суетливом плавании по городскому быту.

Сложная форма романа не вызвала затруднений у читателей, они приняли условия, предложенные автором, и отнеслись к запискам Юдина так, как, очевидно, рассчитывал писатель: соотнося судьбу Юдина с собственной судьбой и понимая, как трудно, рассказывая о самом себе, сохранить объективность любому человеку, и особенно герою «Бессонницы» с его скрупулезным, дотошным стремлением к объективности. Этим объясняется, что читатель, узнавая о каком-то факте из жизни героя, оказывается в курсе разных точек зрения на этот факт, и далеко не все эти точки зрения высказываются друзьями Юдина, герой с щепетильной точностью передает и мнение своих недоброжелателей. Да и сам он, при ироническом складе характера и неизменной способности посмеиваться прежде всего над самим собой, готов снизить, приуменьшить, представить в смешном виде те свои поступки, которые другой человек, настроенный к себе менее критично, оценил бы как нечто из ряда вон выходящее.

Писавшие о «Бессоннице» нередко почему-то не задумываются над тем, что как о достоинствах, так и о недостатках героя этого романа они узнают от него самого, из его ночных — бессонница! — записей, и не делают на это поправку. Больше того, Олегу Антоновичу отказывают кто в «беззаветности», кто в «энтузиазме», кто, пользуясь незакавыченной цитатой, не называя имени Юдина, пытается дать понять читателю, что герой «Бессонницы» сродни леоновскому Грацианскому. Все успехи героя с готовностью приписывали могучей протекции его власть имущих друзей, Юдина, весьма скромного в быту человека, обвинили в барстве, его однокомнатную квартирку в последнем этаже весьма отдаленного от центра нового московского дома всерьез посчитали «башней из слоновой кости» — с легкой руки самого Олега Антоновича. А ведь нет оснований предполагать, что Юдин ищет в своей «башне» спокойствия, стремится спрятаться от жизни, тишина и спокойствие нужны ему для работы, как самоограничение, как строгий режим, который он сам себе предписал. Олегу Антоновичу немало отпущено природой, но надо сказать, что природа не ошиблась и семя попало на благодарную почву. Юдин — из породы одержимых своим делом людей, и сколько бы он над собой ни иронизировал, значительность им сделанного очевидна.

Читатели увидели в профессоре Юдине добросовестного человека, настроенного вполне демократично, для которого его «гипотетический читатель» — такой же, как он сам, думающий, неравнодушный, хотя и не святой человек, умеющий подняться над сиюминутными интересами, вглядывающийся в перспективу, ровня. Критики же заподозрили профессора Юдина в высокомерном пренебрежении к своему «гипотетическому читателю», в желании вполне благополучного человека (редко кто писавший о «Бессоннице» не процитировал фразу о «слишком благополучном» Юдине из письма Ильи Славина) навязать этому читателю свой образ мыслей, разделить с ним грех компромиссности и конформизма, а автора — в подыгрывании герою, в создании для него режима наибольшего благоприятствования. Оказывается, автору это понадобилось для того, чтобы увести Юдина от моральной ответственности и добиться взаимной амнистии от читателя, хотя так и осталось невыясненным, в чем же должен оправдываться читатель.

Олег Антонович Юдин — человек талантливый. Ученый — проблемы геронтологии занимают его всю сознательную жизнь. Признанный педагог, лектор. Выдающийся экспериментатор. Известный хирург. Человек собранный, организованный. Младший товарищ и помощник самого академика Успенского основателя Института, после смерти Успенского — его научный наследник, способный, по общему мнению, быть генератором идей. Верен школе Успенского «школа эта под страхом научной смерти запрещает группировать и окрашивать факты применительно к своей заданной версии». Научный авторитет профессора Юдина внушает уважение, для читателя он подтвержден не только биографией героя, но и его способностью на наших глазах задумываться, к примеру, о том, что делает человека — человеком, личностью, о «лишнем» мышлении, то есть о способности человека отвлекаться от действительности и обобщать явления. Именно эту способность академик Павлов назвал лишним, специально человеческим высшим мышлением. «Только гениальный человек, — добавляет не склонный к восторгам Олег Антонович, — мог позволить себе такую прелестную вольность».

Герой «Бессонницы» стремится осмыслить опыт собственной жизни. Так полководец перед битвой собирает и оценивает свои силы, изучает резервы. Юдин тоже собирает силы и резервы — ему предстоит принять, может быть, самое ответственное решение в жизни, решение, от которого зависит будущее Института. Он постоянно вспоминает и оценивает прошлое, сопоставляя себя тогдашнего и нынешнего, и это не ностальгия, не страх надвигающейся старости, не самокопание, это настоятельная потребность понять свое время и себя в нем, опытом пережитого направить будущее.

Попытка реализовать заложенную в каждом способность к «лишнему мышлению».

«Именно это лишнее мышление, — читаем мы в романе, — составляет основу личности, становится источником недоступных животному духовных радостей и жесточайших страданий, по сравнению с которыми отступают голод, элементарное половое влечение и физическая боль, — оно обогащает человека пониманием прошлого и способностью предвидения, рождает неведомые зверю нравственные понятия подвига и преступления, позволяет человеку далеко отрываться от своих непосредственных, диктуемых здравым смыслом выгод и потребностей, превращает труд в творчество, биологический инстинкт в любовь. Личность зарождается, развивается, старится и умирает принципиально иначе, чем всякое другое живое существо».

Вот с этим критерием подходит к оценке окружающих профессор Юдин, по законам, установленным самим героем, и читатель получает право судить его. Для многих читателей и критиков Юдин безоговорочно проигрывает рядом с Успенским — масштабным, страстным, обаятельным человеком, диктующим обстоятельства другим. Как-то забывается то, что составляет муку самого Успенского — в нем организатор науки, ее представитель на всевозможных международных форумах постепенно, шаг за шагом, вытеснил действительно великого ученого, главу направления, щедро, не глядя, способного дарить идеи и не оскудевать при этом. В заботах о престиже Института, желая навести «порядок в мозгах — после войны в Институте началось великое брожение умов и переоценка многих ценностей», именно Успенский оказался инициатором и организатором дискуссии, которая, по собственной его оценке, разъединила научные силы, разожгла темные страсти и надолго отравила атмосферу в Институте. Вдовин, практически проводивший дискуссию, был все же в ней на вторых ролях. А Олег Антонович Юдин, по сравнению с Успенским, действительно менее открытый и обаятельный человек, в этой дискуссии защищал с трибуны Илью Славина — самого талантливого и, вероятно, в связи с этим, самого завирального своего ученика.

Успенский утверждает, что в этой защите Юдин проявил равно столько смелости, сколько требовалось, чтобы остаться на плаву, ему вторит Вдовин, да и сам Юдин, оценивая свое поведение во время дискуссии, как всегда, критически к себе настроен.

Но, может быть, объективности ради стоит, вспомнив прошедшее, задуматься, прежде чем бросить камень? Вспомните: Успенский и сам будет рассказывать, как нелегко ему было замять выступление Юдина («Я не мог отстоять вас обоих», — проговаривается Успенский, имея в виду Юдина и Славина. «Как? — удивляется Юдин. — И меня тоже?» — «А ты думал!» — уже раздраженно бросает Успенский). И антиподом Вдовину во все последующие времена оказывался именно профессор Юдин — случайно ли это? Можно по-разному оценивать степень риска, но отказать Юдину в гражданском мужестве, наверное, все-таки нельзя.

С Вдовиным Олега Антоновича никто не сопоставляет, Вдовиным вообще критика мало заинтересовалась, хотя А. Крону удалось создать очень интересный тип. Лишенный научных способностей, Вдовин, робкий провинциал, которому щедрая лаборатория Юдина сообща работает диссертацию, оказался ближайшим помощником Успенского — не в науке, естественно. Лишенный нравственного чувства, Вдовин поразительно чуток к интересам момента, вот для него-то как раз «лишнее мышление» действительно оказывается лишним, хотя по-своему он очень неглуп, хозяйски расторопен, «человек дела», как характеризует его Успенский. Вдовин великолепно разбирается в правилах игры. Он усвоил, как ему кажется, главное — современная наука стоит дорого, ее делают коллективно, поэтому стирается представление об уникальности отдельного ученого и по сравнению с прошлым неизмеримо вырастает роль организатора, менеджера, а эта роль тоже требует своего рода таланта и она-то как раз Вдовину по плечу. Юдин и Бета, очевидно, сумеют на этот раз воспротивиться возвращению Вдовина в Институт, но ведь институтов много, а Вдовин умеет извлекать уроки из происшедшего.

Вдовин — человек нетворческий. Он догматик, для которого нравственные критерии существуют лишь в качестве формально непререкаемых норм, они не выстраданы, не прочувствованы, о них следует упомянуть в нужный момент, чтобы тут же забыть до следующего раза.

«Благополучный» Юдин мучается, вспоминая свою жизнь, упрекая себя в том, что мера собственной его ответственности могла быть больше, иронизирует над собой времен войны — подумаешь, вырезал аппендикс генералу, будущему тестю, — и снова не нужно торопиться и принимать на веру самоиронию Юдина. Лучше вспомнить, что войну он кончил полковником, четырежды орденоносцем и главным хирургом фронта, что на его счету сложнейшие операции, блестящую технику которых он демонстрировал и в более поздние, мирные времена.

А выступая в Париже на собрании ученых разных политических взглядов и принципов, Юдин продемонстрировал не только широту мышления, эрудицию, но и гражданственность позиции советского ученого, крайне озабоченного судьбами мира, видящего перспективу сотрудничества и мирного сосуществования. Ответственность ученого перед своей страной и перед человечеством — вот о чем говорил советский профессор своим зарубежным коллегам, и так ли уж странно, что писатель выбрал местом этого форума Париж? Ведь именно в парижских главах возникает ленинская тема. Речь Юдина перед коллегами внутренне точно согласована с тем, что формировало мировоззрение Олега Антоновича, сына профессионального революционера ленинской плеяды. Для Юдина, для Успенского Ленин действительно живой нравственный критерий, и это для понимания романа чрезвычайно важно.

Кроме того, именно удаленность от дома, от будничной суеты, неожиданная близость после многих разъединяющих лет толкнули Юдина и Успенского к давно утраченной откровенности — это психологически и житейски достоверно. Даже герой ранней драматургии Крона не выдерживал критерия «симпатичен-несимпатичен», что же говорить о профессоре Юдине и его нелегкой исповеди? Он кажется суховатым и рационалистичным тем, кто любит душевную распахнутость. В трудах и суете он забывает о друге юности — об Алексее. Не заботится о дальнейшей судьбе Ильи. Ведет себя эгоистически с любящей его Ольгой. Список его прегрешений можно умножить, да еще Крон, озабоченный четкостью беллетристических решений, заставляет стрелять все ружья, и Оля-маленькая в конце оказывается дочерью ничего не подозревающего Олега Антоновича, а испытание бытом, сбивающее последние остатки генеральского апломба с героя, написано чрезвычайно подробно, но в этом ли дело?

В романе «Бессонница» Крону удалось написать многомерность человеческого духа, развитие, напряженность мысли, ее разнообразие и содержательность. Герой «Бессонницы», как, впрочем, и всех вещей Крона, жив своим мощным субъективным началом, и «субъективная эпопея» (по выражению А. П. Чехова) в реальной картине общей жизни дает ключ к пониманию плотности отпущенного человеку времени.

В романе как будто бы единственный хозяин — Олег Антонович, это его записки, его исповедь, его интерпретация событий. Прямому вмешательству автора словно бы и нет места — форма повествования не позволяет. Однако то и дело возникают разные версии, разные точки зрения по тому или иному поводу в изложении Олега Антоновича, разумеется в изложении Олега Антоновича, но прием этот дает многое для расширения картины происходящего, для понимания читателем истинной меры поведения героя. Да и само движение сюжета и героя здесь уж автор ведет — заставляет нас вместе с Олегом Антоновичем задуматься, что есть гражданское служение. Юдин на протяжении всей жизни порядочный человек и честный ученый, поэтому он проводит одну бессонную ночь за другой, поэтому, например, работа над диссертацией, которую его лаборатория сообща строит исполненному благодарности и подобострастия молодому Вдовину, теряет характер невинной помощи милому, услужливому, но малоспособному провинциалу, а превращается в понимании и самого Юдина и читателей в то, чем она является на самом деле, — в нарушение этики, в явном вреде для науки, в создании для Вдовина платформы дальнейшего продвижения увы, не в области науки. Успенский с полным правом говорит Юдину о том, что Вдовин — порождение их обоих.

Три напряженно прожитых в романе дня заставляют Олега Антоновича многое пересмотреть в своем поведении, требуют от него большей активности и решимости. И когда в конце романа Юдин пишет: «За неделю я прожил год. Этот год меня не состарил и если неомолодил, то, во всяком случае, основательно встряхнул. Я еще не знаю себя завтрашнего, но сегодня я уже не тот, что был вчера, моя башня из слоновой кости трещит по всем швам, и когда придет время принимать решения, я не буду прятаться…», ему веришь. Этот человек, может быть, и не совершил громкого подвига, хотя честно воевал, весь выкладывался в работе и даже поставил опыт на самом себе. Но герой этот заставил нас пристальнее вглядеться в себя и задуматься всерьез о сути гражданской ответственности.

Писателя же по-прежнему волнует природа героического, суть подвига. На его рабочем столе — близкая к завершению рукопись и герой ее не только способен на подвиг, но и совершает его. Это подлинная судьба, дающая толчок к обобщению, к философскому осмыслению подвига, Крон уже несколько лет живет этой работой.

Он вообще основателен и нетороплив. «Глубокая разведка» появилась после двухлетней жизни в Азербайджане, и хотя Александр Крон не стал нефтяником, он сумел разобраться в сложных отношениях, возникающих на производстве, перечитал кучу технической литературы, потому что, по собственному его мнению, «без этого невозможно проникнуть в психологию и подлинные мотивы поведения людей». «Дом и корабль» продиктован пережитым во время ленинградской блокады. «Бессонница» писалась десять лет, и автор стал своим человеком в научно-исследовательских институтах, проник в суть научных интересов своих героев, научился их образу мышления.

Он сохранил юношескую способность увлекаться делом, людьми. Александр Александрович всерьез озабочен литературной сменой, долгие годы он вел творческий семинар в Литературном институте, он неукоснительно требовал от своих студентов литературного качества, среди его учеников ныне известные наши писатели.

Проблема воспитания молодежи — одна из основных в творчестве Крона. Роман «Дом и корабль» можно назвать романом воспитания, тема его продолжена в публицистике («Вечная проблема»), в статьях газеты «Известия», специальным корреспондентом которой в течение долгих лет работает писатель Александр Крон.

«…Скажи: какой ты след оставишь… в чужой душе на много лет?..»

Александр Александрович Крон, отметивший свое семидесятилетие, немало сделал в нашей литературе, в разных ее жанрах — читателя убедит в этом двухтомник избранных прозаических произведений и выходящий одновременно с ним в издательстве «Искусство» том избранных пьес и статей о театре. Александр Крон поразительно неконсервативен, и новая его работа, как и прежние, современна по материалу и духу, обращена к современнику, несет в себе зрелость и опыт времени.