Модельное поведение [Джей Макинерни] (fb2) читать постранично, страница - 4

полуподвальной спальни. Через дорогу находится станция скорой помощи. Возможно, где-то случилась настоящая смерть, в отличие от той, которую я только что испытал.

— Останься! — прошу я, вдруг почувствовав что-то страшное.

— Это займет всего лишь несколько дней, — отвечает она, расчесывая волосы.

— Я тебя люблю! — Как редко я это говорю.

В ответ она улыбается мне из осколка зеркала.

Дислокация

Мы живем в Уест-Виллидж, на берегу реки, в южной части Мит-Дистрикт, но ближе к западу, так что постоянно страдаем от набегов провинциальных несовершеннолетних варваров с магнитолами. Летними вечерами легкий бриз приносит к нам запах гнили со складской свалки. Ночью улицы квартала скотобоен заполняются трансвеститами и автомобилями их сутенеров. Мы просыпаемся посреди ночи от глубоких вздохов и чувственного хрюканья, доносящихся с лестничной площадки, которая примыкает прямо к стенам нашей спальни. Любовь и смерть. «Жить на Манхэттене — это всегда компромисс», — предупредил нас агент, перед тем как запросить взнос в размере семнадцати процентов за первый год проживания.

Посткоитальные размышления

Я размышлял над странным фактом. Занимаясь с Филоменой любовью, я фантазировал на тему предыдущего секса, причем с ней же, так что тут меня упрекнуть не в чем, ну разве в том, что я не делился с Фил этими фантазиями. Я привык восстанавливать в воображении предыдущий сексуальный эпизод, как будто воспоминание обладало большей привлекательностью, нежели то, чем я занимался в настоящий момент. Грудь Филомены, восхитительная во плоти, становилась поистине эротической, только когда я ее представлял. Неужели самого по себе тела недостаточно?

У меня был широкий ассортимент сексуальных воспоминаний, в свое время и этот последний акт станет его частью, но сегодня я представлял сцену нашей первой встречи летом на пляже, за домиком в Амагансетте. Таким образом, секс сам по себе становится неким сырьем для эстетического события.

Ближайшие родственники

Моя сестра Брук снимает крошечную квартирку в Джеритол-Зоун. После того как я посадил Филомену на самолет, я позвонил сестре, но она не подняла трубку. Я знаю, что она дома и слушает сообщения. Я знаю это, потому что я ее хранитель. То ли это похмелье, то ли огни «скорой помощи», но что-то меня раздражало и беспокоило, меня переполняло чувство хрупкости жизни, любви и общественного договора. Как будто что-то плохое должно было случиться, это чувствовалось явно, напоминало ощущение, возникающее перед грозой. Я уже было собрался позвонить в аэропорт, чтобы удостовериться, что с самолетом Фил все в порядке, как вдруг понял, что не знаю ни самолетом какой авиакомпании она полетела, ни каким рейсом.

Тогда я прогулялся вдоль Гудзона, под желтеющими платанами. В поисках такси прошелся в ночи с голубями, вышагивающими вразвалку, как тучные туристы.

Потом стоял перед дверями дома Брук, ожидая, пока та выберется из своей берлоги, что занимает обычно больше времени, чем добраться на такси до окраины города. Наконец домофон заскрипел. В ответ на ее «кто там?» ответил, что это я, ее единственный братец. Пройдя в открытую дверь, я нашел ее на кровати с книжкой. Под простыней проступали очертания обтянутых кожей ребер, ее прекрасные рыжие волосы были немыты нечесаны. Поцелуй донес до меня голодное, пустое и зловонное дыхание тела, поедающего само себя. Я старался не обнаруживать свое беспокойство.

— Они разложили части тела по кучкам, — сказала она вместо приветствия. — Ноги в одну кучу, руки в другую. Живые тела поверх других тел — пирамидой в шесть футов в высоту. Соседи. Они жили с ними четыре года.

— Босния?

— Руанда.

Брук читает стенограмму заседаний Военного трибунала ООН. В изголовье кровати у нее висит карта бывшей Югославии: Сараево, Мостар, Серебреница и другие печально известные города обведены красной ручкой. В последнее время она взяла курс на изучение современной истории зверств в Центральной Африке.

В поисках чашек я обнаружил попкорн и немного оливкового масла. Смешал все в кастрюле, приготовил и как бы ненароком поставил на постель рядом с ее тонкой, покрытой веснушками рукой.

— Как сумасшедший Даг?

Это мое ироничное прозвище для доктора Дага Халливелла, нынешнего претендента на руку и сердце Брук; Даг хирург-травматолог, с которым она познакомилась в отделении скорой помощи нью-йоркской больницы, когда съехала по ступенькам у себя в университете Рокфеллера. На мой взгляд, он не мог претендовать на мою сестру, не говоря об ее заживших частях тела. Я и не представлял себе, что он уже сумел овладеть хотя бы одной из них, ведь Брук была в депрессии по случаю только что печально закончившегося брака.

— Я бы попросила тебя перестать его так называть. Даг в порядке. А как поживает Манекен? Она уже выучила алфавит?

— Она в Сан-Франциско на съемках. И чтоб ты