Что вспомню [Михаил Белецкий] (fb2) читать постранично, страница - 5

Кстати, о языке. В нашей семье все, кроме бабушки Ули, общались друг с другом по-русски. Это был обычный русский язык, используемый относительно образованными людьми в городах Украины в течение нескольких столетий и, с точностью до незначительных особенностей произношения, не отличающийся от языка горожан России. Иногда в речь вкраплялись украинские слова и выражения, например, пословицы, но делалось это подчёркнуто и сознательно и нисколько не напоминало суржика, распространённого в менее образованных слоях, когда русские и украинские слова в речи смешиваются и искажаются. А вот с бабушкой Улей папа, а вслед за ним и я говорили только по-украински, на народном сельском языке XIX столетия. Так я и привык с детства говорить с каждым на его языке и самих языков не путать.

Как папа был любимым сыном бабушки Ули, так и я стал её любимым внуком. Меня она называла не иначе как „Мишеня”. Рассказывали забавный эпизод, как я, будучи совсем крохой, нечаянно отодвинул табурет бабы Ули, и она грохнула на пол, держа в руках миску с варениками. Бабушка, любившая прибегать к беззлобным народным проклятиям, начала на лету: „А щоб...”, но спохватилась, что проклятие может отнестись ко мне, и закончила: „А щоб я сказилася!” Я тоже любил бабушку Улю, с одной стороны, просто по-человечески, как любящую бабушку, а с другой – несколько по-книжному, как человека из народа и тем самым носительницу «народной правды».

К сожалению, бабушку Маню мне охарактеризовать труднее, хотя и с ней я прожил всё своё детство: она была менее колоритной. Тоже добрая, тоже любящая. Хорошо представляю себе, как она выглядела, – невысокая полноватая старушка с мягкими чертами лица.

Дедушку Мишу я запомнил уже в последний период его жизни, когда у него помутился разум. По маминым рассказам представляю его как доброго, медведеобразного, послушного бабушке, несколько неуклюжего и вообще не от мира сего. О нём рассказывали разные анекдотические истории, вроде такой. Дед встречается с отдалённым знакомым. «Здравствуйте, господин Козлов» - «Я не Козлов, а Баранов» - «Ну, всё равно, помню, что какая-то скотина». Соль истории в том, что дед совсем не имел в виду сострить или обидеть человека, это был естественный ход мысли. О его невписанности в жизнь такой факт. С момента революции он не мог привыкнуть к новому обращению «товарищ» и любое выступление начинал с обращения: «Господа!», вызывая шок и трепет окружающих. Но зато, когда пришли немцы, стал обращаться ко всем не иначе как «Товарищи!».

Не помню, каким он был в начале моего детства, но в нашем доме в Белой Церкви (после 44-го года) помню его забывшим человеческую речь, что-то мычащим и бессмысленно бродящим по комнатам в то время как мама и бабушка пытаются уложить его в постель. Впрочем, он был при этом совершенно безобидным – по-видимому, таким же, каким привык быть всю предыдущую жизнь.

Хронология

Для облегчения ориентации стоит привести годы жизни моих родных – двух поколений, единственно мне известных.

Дед – Белецкий Иван Иванович: умер в 1898 или 1899.

Бабушка – Белецкая Ульяна Ивановна: 1870 – 1954.

Дед – Пигуренко Михаил Анисимович: 1870 – 1946.

Бабушка – Пигуренко Мария Васильевна: 1872 – 1950.

Отец – Белецкий Иван Иванович: 1899 – 1982.

Мать – Белецкая Мария Михайловна: 1905 – 1993.

Дядя Евстратий и тётя Варя

Несколько слов о других упомянутых здесь родственниках.

Дядя Евстратий, или по-семейному дядя Евстраша, по своему характеру, по складу личности был удивительно похож на папу, что и сблизило их на всю жизнь. У них была та же честность, та же интеллигентность. Наверное, он как старший сильно влиял на папу.

Жизнь у него сложилась довольно бурно. Не берусь рассказать о ней подробно, но в начале мировой войны он оказался офицером. Помню его непонятным образом сохранившуюся фотографию в офицерском мундире – в советское время лучше было не хранить такие свидетельства. После революции он ухитрился как-то скрыть своё прошлое, получил зоотехническое образование и стал директором какого-то хозяйства (зоофермы? скотного двора?). Обладая той же абсолютной производственной честностью, что и мой отец, не позволил местному партийному начальству воровать на этом хозяйстве. Оно подвело его под суд, обвинило в хозяйственных злоупотреблениях (зная его, могу гарантировать, что абсурдных), он был осуждён и попал в ссылку. Как оказалось, к счастью для себя, потому что спокойно провёл там 37-й и прочие подобные годы; будучи на свободе, он как «белый офицер» наверняка окончил бы гораздо хуже. Уже после войны он вернулся в европейскую часть Союза, и мне ещё посчастливилось его увидеть.

Тётя Варя вышла замуж за