Тайгастрой [Николай Михайлович Строковский] (fb2) читать постранично, страница - 3

Вздохнул.

— Жизнь наша — это, брат, и есть самая настоящая необратимая реакция: в одну сторону идет, в другую — стоп... А тебе сколько?

— Двадцать восемь.

Николай принес кипятку, вынул из тумбочки черную хлебину, завернутую в газету, поставил сахар в баночке из-под какао.

— Сколько это мы с тобой не виделись? — спросил Гребенников, наливая в жестяную ржавую кружку чай и садясь на подоконник.

Журба скосил глаза в сторону, нахмурил брови. Эту новую черточку Гребенников отметил сразу.

— С конца двадцатого...

— Двадцатого? — Гребенников отставил от себя кружку. Задумался.

— Действительно, с конца двадцатого. Вот так штука. Почти девять лет... А ты говоришь!

На одном месте долго сидеть, впрочем, не позволило волнение, Гребенников зашагал по комнате, держа горячую кружку за ручку, обернутую платком.

— Думаешь, не искал тебя? Не справлялся? Как бы не так! Но только в последнее время удалось узнать, что ты в Юрге. Сейчас в Москву еду. Проворачиваю одно дело. Ты что? Думаешь, если заплутался между поездами, так и большого дела нельзя поручить человеку? Наивная философия! Не хмурься, шучу. Да, брат, проворачиваю большое дело. Очень большое. И решил тебя притянуть. Был такой план: в Москве о тебе договориться, а на обратном пути нагрянуть. Но получилось иначе. И так лучше. Недавно узнал, что ты в Сибири, в органах. Ну, рассказывай, как ты. Где бывал, что делал.

— После Одессы попал я на польский фронт; тебя, мне говорили, отправили добивать Врангеля. В двадцать втором демобилизовался, командировали в Москву на учебу, потом работал на стройке Турксиба. Разругался, — не по мне гражданка: с юных лет в армии. Стал добиваться, чтоб освободили. Мне предложили в органы. И вот, как видишь...

— Так... Так...

Встреча подняла такой пласт пережитого, что было о чем задуматься.

— Сколько прожито-пережито, хоть за мемуары садись! Но не до мемуаров. Еду вот в ВСНХ. Вызывает Валериан Владимирович. До чего обаятельный человек!

— Куйбышев?

— Он самый. Посчастливилось мне быть на шестнадцатой партконференции. Бог ты мой, какие открываются горизонты!

Как десять лет назад, Журба с прежней остротой испытал обаяние старшего товарища и друга.

— После старых наших дел, после тюрем и ссылок, после гражданской войны меня сейчас всего захватило реальное, так сказать, строительство реального социализма! — Гребенников провел рукой по высокому лбу. — Вдуматься только!

Журба заметил, что некогда густые каштановые волосы Гребенникова сильно поредели, перевила их паутина седины, на висках лежал уже густой морозный иней... И лоб стал выше, белее, весь испещренный иероглифами времени.

Подвижной, взволнованный, Гребенников принялся рассказывать о конференции, на которой побывал перед отъездом в Сибирь.

— Наши левачки верещали, что раз гражданской войне конец, конец и революционной романтике. Заводы там разные по производству портянок строить... К лицу ли, мол, подлинному революционеру, боровшемуся за освобождение земного шара от цепей капитализма! Орлам ли ходить с курами да разгребать лапками помет?

Оба рассмеялись.

— И пошло! Одним подавай «сверхиндустриализацию», другим — «мирное врастание буржуазии в социализм». И это вам преподносят на теоретико-философской базе, не иначе! Мне недавно один человечек говорил: «К чему страсти-мордасти? Мало добра за границей? Россия была и останется зерновой да ситцевой. Машинерией пусть занимается Запад. Не догнать нам ни Европы, ни Америки!» Вот тебе погудка «романтиков»!.. Но партия повернула все это иначе.

Журба выбил трубочку о каблук сапога, зарядил ее табаком, примял большим пальцем с желтым обкуренным ногтем и, вкусно причмокивая, закурил от свечки.

— Закладываю новую базу на Востоке. Между Шорской и Алтайской тайгой. Понял? В глуши. Но, знаешь, где ступила нога советского человека, там уже и нет глуши. Будем строить металлургический завод. Другим товарищам поручено открывать рудники, шахты севернее и южнее. Построим новые города. Пересечем землю железными и шоссейными дорогами. Поднимем край. Разбудим вековечную таежную тишину. Понял? В Сибири при царизме не было промышленности! Трудно представить? Трудно. Но факт! Теперь будет. И это сделаем мы, советские люди.

Журба вдруг опечалился.

— Ты чего?

— Тебе строить, а мне, видно, на станции с тремя чахлыми фонариками прозябать...

— Не вздыхай. Конечно, люди нужны всюду, как воздух. И не просто люди — по счету, по фамилиям. Свои люди нужны. Проверенные. Теперь понимаешь, почему искал тебя? Заберу с собой. Как смотришь на предложение?

— С тобой — куда хочешь!

Гребенников обнял друга. У Николая была тонкая талия, перетянутая кавказским в наборе ремешком, и широкая сильная грудь.

— А ты вот какой! — сказал Гребенников, залюбовавшись. — Кучерявый, золотистый. И глаза, как у девицы. И губы... Откуда они у тебя такие? Прежде я что-то за тобой красоты не замечал. Хоть на конкурс!

Журба рассмеялся.