2medicus: Лучше вспомни, как почти вся Европа с 1939 по 1945 была товарищем по оружию для германского вермахта: шла в Ваффен СС, устраивала холокост, пекла снаряды для Третьего рейха. А с 1933 по 39 и позже англосаксонские корпорации вкладывали в индустрию Третьего рейха, "Форд" и "Дженерал Моторс" ставили там свои заводы. А 17 сентября 1939, когда советские войска вошли в Зап.Белоруссию и Зап.Украину (которые, между прочим, были ранее захвачены Польшей
подробнее ...
в 1920), польское правительство уже сбежало из страны. И что, по мнению комментатора, эти земли надо было вручить Третьему Рейху? Товарищи по оружию были вермахт и польские войска в 1938, когда вместе делили Чехословакию
cit anno:
"Но чтобы смертельные враги — бойцы Рабоче — Крестьянской Красной Армии и солдаты германского вермахта стали товарищами по оружию, должно случиться что — то из ряда вон выходящее"
Как в 39-м, когда они уже были товарищами по оружию?
Дочитал до строчки:"...а Пиррова победа комбату совсем не требовалась, это плохо отразится в резюме." Афтырь очередной щегол-недоносок с антисоветским говнищем в башке. ДЭбил, в СА у офицеров было личное дело, а резюме у недоносков вроде тебя.
Первый признак псевдонаучного бреда на физмат темы - отсутствие формул (или наличие тривиальных, на уровне школьной арифметики) - имеется :)
Отсутствие ссылок на чужие работы - тоже.
Да эти все формальные критерии и ни к чему, и так видно, что автор в физике остановился на уровне учебника 6-7 класса. Даже на советскую "Детскую энциклопедию" не тянет.
Чего их всех так тянет именно в физику? писали б что-то юридически-экономическое
подробнее ...
:)
Впрочем, глядя на то, что творят власть имущие, там слишком жесткая конкуренция бредологов...
встретимся с искрометным Дюма.
В Праге — конечно же не с отчаявшимся Кафкой, даже не с печально-ироничным Чапеком, но с безотказно смешным Гашеком-Швейком.
В Копенгагене? Не бойтесь, дорогие путешественники, Кьеркегор, чье сердце «с юности пронзила стрела скорби», исключается; приветливый сказочник Андерсен откроет нам свои объятья.
Нью-Йорк переполненный десятками печальных теней? Нет, приготовьте улыбку и встречайте знакомого с детства О’Генри.
В опасном Лос-Анджелесе вас позабавит уморительный Чарли Чаплин, в непредсказуемом — хотя бы по землетрясениям — Сан-Франциско — мастер приключенческого жанра Джек Лондон.
И национальная кухня в каждом городе — это само собой разумеется.
Были, конечно, литераторы, за которыми утвердилась мрачноватая слава. Мы представим и их в новом свете. Обещаем: читая главу о Шекспире и о знаменитых юных любовниках, живших — и погибших — в Вероне, вы обхохочетесь. То же самое: глава о Севилье и обитавшей там испанской красавице Кармен, сочиненной — и потом зарезанной — двумя французами: Мериме и Бизе. Также будут приложены все усилия, чтобы драма мадам Бовари не испортила вам нормандский обед в Руане: «с омлетом высотой в ладонь, с замечательной уткой в сидре… с обязательным камамбером и яблочным пирогом… Не пугайтесь обилия сливок и масла, промывайте руанскую утку или каэнский рубец положенным вином, опрокидывая вовремя кальвадос, ни в коем случае не отказывайтесь от сыра, завершайте все чашкой кофе — и, может быть, сумеете дойти до постели» (ГМ-111).
Искусство преображения трагического — и героического — персонажа в карнавальную фигуру можно проследить — и оценить! — на примере Никколо Макиавелли, с которым нас ждет встреча во Флоренции.
Перед нами предстает так называемый Человек Возрождения, прославленный на весь мир политическим трактатом «Принц» (или «Государь», 1513). Эта книга объявлена символом — апофеозом — всего циничного и безжалостного, что только может быть в политике. Мы также узнаем, что он написал презабавнейшую комедию «Мандрагора» (1518), где соблазнение замужней женщины представлено без всякой оглядки на разрушенные и опрокинутые по ходу действия моральные запреты. Похоже, Макиавелли вообще был большой ценитель плотских утех: его огромная переписка переполнена пикантными описаниями сексуальных приключений, а о жене — матери его пяти детей — ни слова. И его правдивость тоже оказывается под вопросом. В одном из писем он сознается другу, что «уже давно я не говорю того, что думаю, и никогда не думаю того, что говорю, а если мне случается иной раз сказать правду, я прячу ее под таким количеством лжи, что трудно бывает до нее доискаться» (ГМ-245). Нужно будет только простить этому автору один серьезный недостаток: в своей «Истории Флоренции» он не упомянул ни одного художника из длиннейшей плеяды гениев, прославивших этот город. Но эту промашку Вайль легко исправляет. Высыпав два десятка славных имен, он спрашивает: «Нанизывать ли дальше?.. Любое из перечисленных имен составило бы славу любого города на земле, и значит — гордость любого историка. Кроме Макиавелли» (ГМ-241).
Читателю не сообщается, что у Макиавелли были десятки современников, бравших на себя задачу описания и восхваления художников — Альберти, Вазари, Бенвенуто Челлини среди них. Верный подданный царства Художественного выдает здесь свое глубочайшее убеждение в том, что любая книга по истории должна быть прежде всего — а, может быть, и только! — книгой по истории искусства. О чем же еще писать? Страны и народы, обделенные художественными достижениями, не заслуживают даже упоминания. Задаваться же вопросом, почему у одних народов искусство расцветает, а у других — чахнет, запрещено, потому что это уже умничанье и философия. Что там делали безвестные флорентинцы в своих тречентах и кватрочентах, чтобы в их республике могли созреть и творить Джотто, Данте, Донателло, Брунеллески, чтобы город покрывался соборами и статуями, нас не касается. Тем более не будем спрашивать, что должно было произойти, чтобы в той же прекрасной Флоренции мог воцариться фанатичный монах Савонарола, заставлявший художников сжигать свои картины, — подобные вопросы могут испортить любой праздник.
Не исключено, что сам Макиавелли, ознакомившись с этим портретом, ничуть не огорчился бы. Возможно, он даже принял бы предложенную ему маску и присоединился бы — ради отдыха и веселья — к карнавальному плаванию. Сегодня он может себе это позволить. За прошедшие полтысячелетия дорогие его сердцу идеалы и методы республиканского правления, исследованные — отраженные — проиллюстрированные им в его двух главных трудах — «Комментариях к Титу Ливию» и «Истории Флоренции», произвели такое влияние на умы и сердца поколений, реализовались в политческом устройстве таких прославленных государств (Швейцарии, Америки, Англии, всех Скандинавских стран), что горечь разочарования ему не грозит. И даже репутация политического циника
Последние комментарии
20 часов 3 минут назад
20 часов 21 минут назад
20 часов 30 минут назад
20 часов 31 минут назад
20 часов 34 минут назад
20 часов 52 минут назад