Гении и маски. О книгах Петра Вайля [Игорь Маркович Ефимов] (fb2) читать постранично, страница - 9

надменной улыбкой» (Блок). При его фантастической эрудиции, Вайль не может не знать бесконечных историй о взаимной вражде и полном неприятии поэтами друг друга — но в книгу это не попало.

Нет, например, упоминаний о том, что Бродский терпеть не мог стихи Блока, а Бунин этого поэта называл «лакей с лютней» и исчиркал первый том собрания его стихов непристойными ругательствами (Берберова)¹⁴Блок в свою очередь отвергал Гумилева, считал его поэзию «искусственной, теорию акмеизма ложной, дорогую Гумилеву работу с молодыми поэтами в литературных студиях вредной. Гумилев, как поэт и человек, вызывал в Блоке отталкивание, глухое раздражение»¹⁵.

Георгий Иванов, которому Вайль уделяет много теплых слов и кого обильно цитирует, писал про Маяковского и Есенина: «Оба поддерживали большевиков не за страх, а за совесть — поэтому им и разрешалось все… Оба как бы соперничали друг с другом в издевательстве над совестью и моралью, верой и патриотизмом, в оплевании всех русских и общечеловеческих святынь…»¹⁶

Цветаева ценила и прославляла Пастернака лишь до тех пор, пока у нее оставалась надежда письмами и стихами зачаровать его, полностью подчинить своему имперскому характеру, как она пыталась это сделать со всеми людьми, которыми увлекалась. Когда же убедилась, что это невозможно, написала большую статью, в которой объясняла, что Пастернак принадлежит не человечеству, а природе — как дерево, — что он был создан не в Седьмой день, но раньше, а то, что родился человеком — чистое недоразумение, ошибка природы, «счастливая для нас и роковая — для него»¹⁷.

В советскую эпоху террор и цензурный гнет отодвинули на задний план — сделали несущественной — вечную — изначальную — несовместимость поэтических миров. Но сегодня волны литературных мемуаров начинают проносить перед нашим взором красочные обломки былых дружб и союзов в таком количестве, что догадываешься: поэты обречены жить в своем квартале «на почве болотной и зыбкой» и «надменная улыбка» — это наименьшее зло, которое они могут причинить друг другу. Ныне живущие не уступят в горделивой уверенности в собственной исключительности прежним поколениям. Мне довелось слышать своими ушами, как поэт Алексей Цветков объяснял американским студентам в Мичигане, что русская культура — это миф, и что до него и Бродского на русском языке не было написано ничего заслуживающего внимания.

Однако от всех этих раздоров и взаимных обвинений можно заслониться простой формулой: «Литературное простодушие — всегда маска. Как и литературная желчь, и литературная ярость, и литературное безразличие» (СПМ-471).

Все вышесказанное возвращает нас к загадке Петра Вайля. Мы убедились, что этот мореплаватель разбил все прежние компасы, которые испокон века помогали людям прокладывать жизненный путь. Что компас, сооруженный — выбранный — им самим — талантливое-бездарное, прекрасное-безобразное — ведет себя не лучше, чем компас пятнадцатилетнего капитана Дика Сэнда, под который разбойник Негоро подложил топор. Спрашивается: откуда же этот литературный мореплаватель черпает такую уверенность своих суждений и оценок? Из каких душевных кладовых он достает — вот уже тридцать лет! — бесконечные запасы оптимизма, свой жизнеутверждающий задор, соленый юмор, блеск стиля, «лекгомысленную тягу к жизненной пестроте»? (СПМ-554).

Чтобы ответить на этот вопрос, нам придется вернуться к книге «Гений места» и перечитать ее в свете тех откровений, которыми пересыпаны «Стихи про меня».

Приглашение к путешествию

Что обычно обещает туристическая контора, заманивающая нас в океанский круиз? Прекрасные каюты, вкусные рестораны, посещение экзотических островов, великолепный джаз по вечерам, магазины с сувенирами, бассейны, первоклассное обслуживание. И главное — никаких тревожных или неприятных впечатлений. Полное расслабление.

Петр Вайль, приглашая своего читателя в плавание по океану Мировой культуры, по праву мог бы повторить все пункты рекламной брошюры пятизвездного лайнера.

С каким вниманием, с какой заботой отобраны места для посещения и фигуры гениев, которых нам предстоит встретить там!

Из тридцати шести имен — ни одного философа; а ведь они-то всегда могут подпортить настроеие неосторожному путешественнику своими вечными рассуждениями о жизни и смерти.

Среди писателей, поэтов, драматургов проверка — прочистка — отбор на предмет негативных эмоций проведены с предельной добросовестностью.

Например, Древняя Греция была явно перенаселена трагиками; поэтому, отправляясь в Афины, мы забудем на время всех этих Эсхилов, Софоклов, Эврипидов, с их катарсисами, и нанесем визит милейшему комедиографу Аристофану.

То же самое в Древнем Риме: зачем вспоминать про Горация, Вергилия (любил шататься по Аду), Овидия (безответственно позволил отправить себя в ссылку) — то ли дело Петроний с его забавным «Сатириконом».

В Париже