Созвездие Близнецов [Борис Иванович Дышленко] (fb2) читать постранично, страница - 2

class="book">* * * Быстро темнело. Летний сад опустел. В сумерках белели статуи.

* * *

Свеча осветила букет из осенних листьев. Человек в серой шляпе положил свою шляпу на стол и сказал:

— Pauline, nous sommes enfin tout les deux ensemble. Que je suis contente!

Молодая особа нервно ответила:

— Шура! Ты к кому обращаешься? Знаешь ведь ты, что я не говорю по-французски.

—  Pauline! — горестно воскликнул тот, кого назвали Шурой. — Сколько раз, о сколько раз я просил, я на коленях умолял тебя не называть меня этой плебейской кличкой.

Сейчас же после этого человек, говорящий по-французски, подошел к старинному полубуфетцу и выдвинул полочку красного дерева, открыл дверцу и вытащил граненый штофчик с чем-то красненьким, налил рюмочку, попробовал, прищурился, облизнулся и сказал:

—  Delicieux!

* * *

Взошла луна и осветила Летний сад. По аллеям белые статуи.

* * *

В комнате было сильно накурено. Профиль, украшенный синей бородкой, как в рупор, говорил в огромное ухо:

— Нет, не ты, а — я.

* * *

С простыни на стол накапало уже приличную лужицу. Вошел седеющий брюнет. Соседки повернули головы, и одна из них услышала:

— Добрый вечер!

И вторая:

—  Бу-бу-бу!

Но обе с одобрением посмотрели на вошедшего и хором ответили:

— А как же!

* * *

Блестящая черная вода плескалась между парусником и стенкой. Некоторое время постояв у решетки, посмотрев на парусник и на воду, молодой человек вернулся домой. Войдя в комнату, сел на диван и взглядом обежал противоположную стену. Перед стеной на шнурках, как пестрые паруса, висели картины.

Некоторое время он в задумчивости, теребя темную бородку, сидел на диване, потом встал, встряхнулся и постелил.

Последнее, что, засыпая, он слышал, было: «Пушкин на стуле сидеть не умел». Во сне он удивился: ему показалось, что он уже слышал эту фразу. Но он тотчас об этом забыл. Далеко на набережной ночными птицами кричали буксиры, а дальше, на углу Первой линии и Большого проспекта, от ветра бежали по транспаранту легкие волны и желтый свет фонаря высвечивал надпись: «ОСТОРОЖНО — ЛИСТОПАД».

И долго продолжался листопад. Долго тянулась эта ясная теплая осень. И была она так ясна и тепла до самой середины октября, а потом зарядили дожди.

* * *

Две соседки сидели на кухне. Рябая сказала:

— Григорий сегодня опять на дежурстве. Опасная работа у них. Я не скажу, опасная!

— Ладно, схожу, — согласилась глухая.

— Так ты не бери что по рубль двадцать семь, а по рубль сорок семь бери — тот хороший.

* * *

А за окном бесцветные лужи рябили дожди, на проводах висели капли, как лохмотья, и волны, бегущие по часам на фонаре, искажали время.

Из водосточных труб били желтые струи, перебегал улицу и исчезал в гастрономе промокший Петров, и под дождем недвижными черными тенями размылись деревья.

У стенки набережной покачивались буксиры. И буксиры терлись о стенку, скрипели, кадили черным дымом из труб и гудели. Отвернувшись от них, стоял черный Крузенштерн, поблескивая мокрым чугуном, а Нева была серой и холодной. Мрачные прохожие поглядывали иногда из-под тяжелой разбухшей шляпы на желтые окна.

Иногда дождь переставал, и тогда подмораживало. По вечерам на трамвайных остановках вспыхивали огоньки. Сигареты не грели озябшие руки. Мужчины с широкими хмурыми лицами прыгали на подножку, и трамвай грохоча уносился в осеннюю слякоть, в дождь, в бурю и в темноту.

По Тринадцатой линии с холостым лицом проходила ненормальная девка в красном пальто, и казалось, что никогда не начнется зима. 

ЧАСТЬ I

1

Но зима началась и сразу ударила в окна ветром, сначала без снега, но утром, когда захлопали двери парадных, на улице Гоголя и на Коломенской, в Свечном переулке и в Кустарном, и во всех, без исключения, переулках, на улочках, улицах, даже проспектах лежал свежий и легкий первый снег. И канавки, каналы, речки, речонки, речушки — все стало. Нева превратилась в громадную белую площадь, и граненой изумрудной табакеркой сверкала далекая Кунсткамера на том берегу.

На том берегу, на Васильевском острове, на углу Тринадцатой линии и набережной в трехэтажном доме с колоннами, но не в самом доме с колоннами, а в двухэтажном каменном флигеле, прежде служившим конюшней какому-то графу или даже, может быть, князю, жившему в доме, в бывшей роскошной конюшне, теперь перестроенной под жилые помещения, а именно, под две коммунальные квартиры: одна наверху и другая внизу; в той, что внизу, в одной из четырех комнат жил Коля. Для кого Коля, а для кого Николай Николаевич, хотя его соседи иногда и сбивались на Колю (так, за глаза).

За глаза говорил о нем сосед, Иван Соломонович Гудзеватый: «Коля? — и прибавлял с в общем-то незлобной насмешкой: — Николай Николаевич?.. Тоже — художник! Вот один мой знакомый художник, Скопцов... Зарабатывает... Ну, сколько б вы думали? Триста-четыреста в месяц! Нет, я понимаю: искусство...