Ведьма [Григорій Федорович Квітка-Основ`яненко] (fb2) читать постранично, страница - 2

пакощами.

А вот я уж к одному месту и придрался: не хотите вы, украинцы, признавать киевлян своими, а зачем же ведьмы ваши на поставление летают под самый Киев, на Лысую гору? Что, не правда моя? С москалями и с русскими чертями они, ведьмы, известное дело, не знаются; так к кому же они туда летают? Стало быть, киевляне вам свои.

Дочь перехитрила и перещеголяла в чаклованье мать; а зла, что не привели господь! И что она выгадывала да выкидывала бедному человеку и жене его – так к ночи страшно и рассказывать. Он выстроит себе хату, избу, хозяюшка вымажет её беленько, а обводы обведет жёлтые: а ведьма заберётся туда первая, поднимет стук, шум, крик, галас, реготню, выживет-таки бедняка; все люди крещёные хату далеко обходят, а пуще ночью. Он поставит битую печь, грубку и дымволок на резных грабовых ножках: ведьма влезет в неё, раздует её, разопрёт; строй и клади снова! Он выстроит избу другую, освятит и окропит место и только что покроет её гладенько соломою, ведьма-бестия таки среди белого дня вихрем налетит, солому взобьёт, повысмыкает, латвины потрощит. кроквы поваляет – ну таки дня не пропустит без пакости! Хозяйка обзаведётся коровкой, овцами: ведьма аспидская ночью их выдоит, хоть брось; и молока не дают, да и мясо грешно есть после нечестивых ведьминых рук. В поле хлебец поспеет: ведьма со всего света поскликает товариство своё, пляску такую подымут на ниве, что вытопчут всё, хуже, чем барская псовая охота. Мужик плачет, да и полно. Этого мало: бог благословит чету, обещает им родительской радости; а она, ведьма, анафемская вера, ночью и выкрадет у матери нерождённое дитя, и нырнула с ним в трубу, и была такова; а сама, окаянная, а у самое – отколь ни взялась дочь Оленка: говорит, что подкинули, а чего, чай, на Лысой горе с упырем перевенчалась!

Бедный казак наш через эту бесову ведьму обнищал было совсем; молитвой не отмолится, крестом не открестится – хоть удавись, хоть утопись. Но вот, бог не без милости, казак не без счастья: ведьма наша отправилась на свадьбу какой-то знаменитой ведьме и, как невенчанная девка, ходила в дружках; а как привела ещё байстра, то и бегала с приданками, с обеда на обед, из Киева на Карпаты, оттоле в Конотоп, там на Кавказ, да к свату в Сибирь, да к поселенным хохлам в Кардаиловку, за Урал-реку, да к старшему боярину в Бердичев, да этак пробегала, протаскалася год со днём; а у нашего мужичка, у казака, родился между тем сынок, Ивашко; да такой гарненький, что хоть сейчас его, пришив крылышки, на вербочку! Ведьма, воротившись домой да наведавшись через трубу к казаку – а уже известно, что ведьма дверей растворить не потрудится – как наведалася да узнала, что прогуляла, так со злости и зубами скреготала, и по-собачьи скавучала, и по-волчьи выла – да ба! Ничего не могла сделать. Известно, что дитя до семи лет есть младенец, как ангел святой, и уже никакая ведьма не властна над ним, ниже над татою и ненькою его, над отцом и матерью, ни даже над худобою их, над добром и животинкою. Ведьма решилась терпеть семь лет, а там уже во что бы ни стало отмстить за всё вдвое. Дьявольское отродье дьявольское и думает и гадает.

Казак наш с хозяйкою своею забыли между тем про лиху беду минувшую: баба пряла, ткала, выткала не знать сколько плахт да запасок, красила сама вовну, шерсть, – а работяща была и она, – да выткала с десяток ковров узорчатых, цветистых, с петушками, да с квиточками, с цветками. А мужик пшеницу-арнаутку сеял, собирал да отправлял в Одессу, где заморские купцы, у которых либо денег до черта, либо натура прожорливая, платят 25 и 30 и 40 рублей за четверть; первый год чумаковал он сам, а там уже стал посылать батрака, а там отправлять целые обозы – и разжился с лёгкой руки; обзавёлся и курочкой, и уточкой, и гуской, и посудинкой в доме, и всякими овощами на огороде, а в саду водились и сливы, и груши, и яблоки, а в каморе стояла и вишнёвка, и терновка, и сливянка для добрых приятелей – а что за роскошь, за раздолье эта сливянка да вишнёвка: что твоё французское!

А видал ли кто из вас ещё, как это люди чумакуют? Завидная жизнь, раздолье, приволье, своя рука владыка; а простору-то, простору – господи боже мой! Только беда, как бисовы москали верстовых столбов по шляхам, по дорогам, наставят: того гляди заденешь и проехать негде; беда чумаку в этой тесноте!

Однако, поколе мы тут баляндрясим, Ивашко подрастал год за год, день за день, и уже тут ли, там ли помогал отцу да матери по господарству, по хозяйству. Его дело было выпустить свиней из загороды на паству; его дело переличить, пересчитать, да пригнать домой уточек, а тут, глядишь, он же, сев в каючок, в челночок, перегонял гусей на тот берег речки, пас их там, удил рыбку, собирал ягодки, какие в какую пору родятся: земляничку, костянику, малину, а там и калину, а там, как уже утренники стали подёргивать инеем листки, и тёрн. А добрая ягодка, коли кто едал, и тёрн, когда ее мороз прохватил: кисленька, правда, ну да от неё недворянский язык не покоробит. А мать Ивашкина, наварив обедать, выходила на реку и призывала его: