Тайна серебряной вазы [Елена Басманова] (fb2) читать постранично, страница - 3


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

лице женщины, чья молодость давно минула, а старость еще не наступила. Неторопливое течение рождественского ужина располагало к доверительной беседе.

– Давно ли ты видел профессора Муромцева? – поинтересовалась тетушка, передавая Климу Кирилловичу тарелку с маленькими пирожками-ломанцами.

«Не добавила ли тетушка в пирожки вместо меда и мака полезного фосфорического порошка из осетровых хрящиков», – подумал доктор, но вслух произнес:

– Две недели назад. Завтра нанесу ему визит.

– Кажется мне, что тебе приглянулась муромцевская барышня. Не смущайся, пора. Пора уж и о своем гнезде подумать. Не век же под тетушкиным крылом хорониться.

– Я не смущаюсь. Действительно, старшая барышня мне очень нравится. Красивая, кажется, неглупая, и есть в ней какая-то таинственность, загадочность. Чего стоит одно только имя – Брунгильда! Для младшей, Машеньки, Брунгильда, кажется, образец для подражания. Хоть выглядит это порой комично. Они разные. И Машенька никогда не будет похожей на сестру. Конечно, она еще маленькая, ей всего-то шестнадцать, да и домашние ее все еще называют детским именем Мура. Она еще себя не знает – тем интереснее мне как медику, исследователю человеческой натуры, наблюдать те перемены, которые могут с ней происходить. Интересно, в ком – в старшей или младшей – проявятся аналитические способности отца. Он по-настоящему крупный ученый. Меня, правда, смущает Мурин неумеренный интерес к оккультной литературе, по всему дому разбросаны ее книги о спиритизме, духах, демонах, привидениях, колдовстве. Будем надеяться, это детское, пройдет.

– Это никогда и ни у кого не проходит, – заметила тетушка, – хочешь, верь, а хочешь, нет, но и я этим переболела. Блюдца и столы вертеть уже не стану, да и другими глупостями заниматься не буду... А все же никак ты меня не убедишь, что связи с иным миром – бывшим или будущим – не существует. Я чувствую, что она есть. Можно называть это интуицией, ничего не меняется.

– Благодарю вас, тетушка, ужин был замечательный. – Доктор вложил в обыкновенные слова всю свою ласковость и снисходительность к обеспокоенной женщине, он чувствовал себя триумфатором. – Но ваши предчувствия и ожидания чего-то нехорошего, по счастью, сегодня не сбылись. Пора уж и ко сну собираться.

– Конечно, Климушка, – ответила тетушка виновато, – прости меня, глупую, не сердись. И верно, пора спать. Дай, благословлю тебя перед сном.

Племянник тетушку Полину радовал. На ее глазах из белокурого крепыша он превратился в ладного юношу, мужчину. И ростом и статью выдался в покойного брата: сложения крепкого, но без всякой полноты, сразу видно, что сила и энергия у него немалые, хотя и скрыты за спокойными, несуетными движениями. А черты лица мягкие, нос немного вздернут, уголки упрямых, четко очерченных губ приподняты, так и ждешь, что сейчас радостно улыбнется, в серых глазах лукавые искорки появятся. Это у него уже от Софьюшки, от невестки, и светлым лицом в нее... И кудри от матери унаследовал: детские беленькие кудряшки ныне сменились густой волнистой темно-русой шевелюрой.

Полина Тихоновна перекрестила племянника, поцеловала его в лоб и в обе щеки, погладила по голове и пожелала ему спокойной ночи.

Клим Кириллович отправился в спальню, дышавшую, как и все в доме, целомудрием и почти медицинской чистотой.

Он встречал уже двадцать шестое Рождество в своей жизни. Правда, первые он не помнил по малолетству, а другие представлял обрывочными картинками, по рассказам родителей и тетушки. Чудесный зимний праздник всегда казался ему самым тихим, самым сверкающим. Он хорошо знал евангельское предание, мысленно перебирал волшебные слова, которые, думалось ему, написаны не рукой человека. Между стихами Евангелий стояли незримые смысловые линзы, и сквозь них каждый раз с новой степенью выпуклости и освещенности прочитывались с детства затверженные события Много, уже очень много рождественских ночей встречал Клим Кириллович Коровкин в уединении, желанном и ценимом. Ему казалось, сама неизменность подобных встреч – залог того, что и предстоящий год будет наполнен для него благотворным воздухом счастья, радости, здоровья.

Часы в столовой пробили четыре раза.

Он взглянул мельком на раскрытые страницы Библии, лежащей на прикроватном столике. Но брать в руки ее не стал, ибо знал, через минуту-другую теплая волна, согревшая под шелковым одеялом ноги, начнет пробираться по телу вверх – к сознанию, к рассудку, – и он скатится по чудной пологой горке в сладкий сугроб сна.

Но через минуту-другую случилось совсем иное. Громкие беспорядочные звуки электрического звонка раздались в прихожей. Перемежаемые стуком в дверь, они мгновенно разрушили чудную умиротворенную минуту и заставили доктора вскочить с постели. Он стоял, не двигаясь с места, замерев, как будто тысячи ледяных игл впились в его кожу. Он не слышал ни сердца своего, ни дыхания – только нарастающий грохот ударов в дверь, только невыносимо громкие,