От революции к тоталитаризму: Воспоминания революционера [Виктор Серж] (fb2) читать постранично, страница - 3
- От революции к тоталитаризму: Воспоминания революционера 2.29 Мб, 708с. скачать: (fb2) читать: (полностью) - (постранично) - Виктор Серж
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (262) »
марки, всякую мелочь. Я приноровился находить вкус в хлебе, макая его в черный кофе, отменно сладкий благодаря этим сделкам, что, очевидно, и помогало мне держаться. Брат, бывший на два года моложе, брезговал подобным подспорьем, худел, бледнел, мрачнел и угасал на моих глазах. «Есть не будешь, — внушал я, — умрешь». Я не знал, что такое смерть, он — тем более, и она не пугала нас. Дела отца, который устроился работать в Институт анатомии Брюссельского университета, наконец, пошли на лад; он вызвал нас к себе, питание стало просто роскошным. Но слишком поздно для Рауля, он ослабел и был уже прикован к постели, хотя боролся за жизнь еще несколько недель. Я клал лед ему на лоб, рассказывал истории, пытался уверить его (и себя самого), что он поправится, и видел, как с ним происходит что — то непонятное. Его лицо делалось совсем детским, глаза вспыхивали и тут же угасали, когда врачи и отец бесшумно входили в темную комнату. Вдвоем с отцом провожали мы его летним днем на кладбище Укля. И открылось мне, как одиноки мы в этом городе, на вид столь счастливом, как одинок я. Отец, верящий только в науку, не дал мне религиозного образования. Слово «душа» я узнал из книг, и оно стало для меня откровением. Должно же быть что — то еще — кроме этого неподвижного тела в гробу. Стихи Сюлли Прюдома, которые я знал наизусть, придавали мне некоторую уверенность, но я не посмел бы никому в этом признаться:
Напротив нашего жилища на шоссе Шарлеруа находился дом, крыша которого была увенчана искусно сделанным шипцом, который восхищал меня; каждый вечер там отдыхали золотеющие облака. Я назвал его «домом Рауля» и часто допоздна всматривался в эту небесную башенку. Я ненавидел голод, медленно убивающий бедных детей. Когда я видел их, мне казалось, я узнаю в их глазах выражение, какое было у Рауля. Я чувствовал, что они близки мне, как никто другой, и ощущал их обреченность. Эти чувства навсегда остались во мне. Вернувшись в Брюссель сорок лет спустя, я пошел искать крышу с шипцом, устремленным в небо; а полуголодные ребятишки всю жизнь попадались мне в скверах Парижа, Берлина и Москвы. Все те же обреченные лица. Жить, чтобы горе изжить, — вот еще одна мысль, поразившая меня. Пережить кого — то всегда непросто, я и теперь так думаю — по многим причинам. Жить надо ради тех, кто не выжил, — иначе, зачем нужна жизнь? Эта смутная мысль оправдывала то обстоятельство, что мне повезло, и я выстоял, всему придавала смысл. После множества других утрат я и сегодня чувствую свою связь со множеством людей, которых пережил; это служит мне оправданием. Умершие для меня очень близки живым, я не могу четко провести границу меж ними. Мне вновь пришлось задуматься об этом позднее, много позднее, в тюрьмах, во времена войн, живя в окружении теней казненных, причем мои смутные детские внутренние убеждения, почти необъяснимые словами, с тех пор практически не изменились. Следующий год отмечен моей первой дружбой. В русской рубашке в белую и сиреневую клетку я поднимался по улице Икселя, неся кочан красной капусты. Рубашка мне нравилась, но с кочаном в руке я чувствовал себя немного смешным. С другой стороны улицы насмешливо подмигнул очкастый коротышка моих лет. Я положил кочан возле ворот и пошел на парня, задирая его, обзывая слепошарым воображалой и очкариком. «Может, в морду хочешь?» Как петушки, мы мерили друг друга взглядами, подталкивали плечами: «Только попробуй!» — «Давай!», — не начиная драки, а на деле завязывая дружбу, которая, проходя через восторги и трагедии, будет только крепнуть после каждой ссоры. И мы оставались друзьями — соперниками до того дня, когда он в двадцать лет взошел на эшафот. Именно он после стычки первым спросил меня: «Ты хочешь со мной играть?» — признав, таким образом, мое первенство, против которого, несмотря на нашу взаимную привязанность, он часто восставал. Раймон Кальмен рос на улице, убегая из душной комнатенки, куда можно было пройти через мастерскую, где его отец с утра до поздней ночи чинил обувь для всего квартала. Это был славный безропотный пьяница, социалист, разочаровавшийся в социализме.
С тринадцати лет из — за разъездов и размолвок родителей я жил один в меблированных комнатах; в поисках убежища часто приходил Раймон. Мы забросили романы Фенимора Купера ради большой «Истории Французской революции» Луи Блана; там на картинках по улицам, похожим на наши, бегали санкюлоты, вооруженные пиками. Для нас было счастьем делить шоколадку за два су, зачитываясь замечательной книгой. Она особенно трогала меня, потому что в описаниях легендарного прошлого оживали чаяния людей, которых я знал с момента пробуждения моего разума. Позднее мы открыли для себя потрясающий
Синие, черные, полные сил,
Очи любимых, которых уж нет,
Видят из вечного мрака могил
Нам незнакомый прекрасный рассвет.
Напротив нашего жилища на шоссе Шарлеруа находился дом, крыша которого была увенчана искусно сделанным шипцом, который восхищал меня; каждый вечер там отдыхали золотеющие облака. Я назвал его «домом Рауля» и часто допоздна всматривался в эту небесную башенку. Я ненавидел голод, медленно убивающий бедных детей. Когда я видел их, мне казалось, я узнаю в их глазах выражение, какое было у Рауля. Я чувствовал, что они близки мне, как никто другой, и ощущал их обреченность. Эти чувства навсегда остались во мне. Вернувшись в Брюссель сорок лет спустя, я пошел искать крышу с шипцом, устремленным в небо; а полуголодные ребятишки всю жизнь попадались мне в скверах Парижа, Берлина и Москвы. Все те же обреченные лица. Жить, чтобы горе изжить, — вот еще одна мысль, поразившая меня. Пережить кого — то всегда непросто, я и теперь так думаю — по многим причинам. Жить надо ради тех, кто не выжил, — иначе, зачем нужна жизнь? Эта смутная мысль оправдывала то обстоятельство, что мне повезло, и я выстоял, всему придавала смысл. После множества других утрат я и сегодня чувствую свою связь со множеством людей, которых пережил; это служит мне оправданием. Умершие для меня очень близки живым, я не могу четко провести границу меж ними. Мне вновь пришлось задуматься об этом позднее, много позднее, в тюрьмах, во времена войн, живя в окружении теней казненных, причем мои смутные детские внутренние убеждения, почти необъяснимые словами, с тех пор практически не изменились. Следующий год отмечен моей первой дружбой. В русской рубашке в белую и сиреневую клетку я поднимался по улице Икселя, неся кочан красной капусты. Рубашка мне нравилась, но с кочаном в руке я чувствовал себя немного смешным. С другой стороны улицы насмешливо подмигнул очкастый коротышка моих лет. Я положил кочан возле ворот и пошел на парня, задирая его, обзывая слепошарым воображалой и очкариком. «Может, в морду хочешь?» Как петушки, мы мерили друг друга взглядами, подталкивали плечами: «Только попробуй!» — «Давай!», — не начиная драки, а на деле завязывая дружбу, которая, проходя через восторги и трагедии, будет только крепнуть после каждой ссоры. И мы оставались друзьями — соперниками до того дня, когда он в двадцать лет взошел на эшафот. Именно он после стычки первым спросил меня: «Ты хочешь со мной играть?» — признав, таким образом, мое первенство, против которого, несмотря на нашу взаимную привязанность, он часто восставал. Раймон Кальмен рос на улице, убегая из душной комнатенки, куда можно было пройти через мастерскую, где его отец с утра до поздней ночи чинил обувь для всего квартала. Это был славный безропотный пьяница, социалист, разочаровавшийся в социализме.
С тринадцати лет из — за разъездов и размолвок родителей я жил один в меблированных комнатах; в поисках убежища часто приходил Раймон. Мы забросили романы Фенимора Купера ради большой «Истории Французской революции» Луи Блана; там на картинках по улицам, похожим на наши, бегали санкюлоты, вооруженные пиками. Для нас было счастьем делить шоколадку за два су, зачитываясь замечательной книгой. Она особенно трогала меня, потому что в описаниях легендарного прошлого оживали чаяния людей, которых я знал с момента пробуждения моего разума. Позднее мы открыли для себя потрясающий
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (262) »
Последние комментарии
6 часов 12 минут назад
7 часов 41 минут назад
8 часов 37 минут назад
1 день 6 часов назад
1 день 7 часов назад
1 день 8 часов назад