ветерок трясет-обсушивает хвои. Хорошо бы тут встать, на поляне, отдохнуть. Поляна вся в цвету, красной земляникой, как кровавым дождем, обрызгана, ключик течет, такой светлый.
— Чего стоишь? Пойдем! — кричит баба.
Пошли. Солнце сквозь вершин пробрызнуло. Наступило угро. Ивашка вздрагивал и хватался за голову.
— Ты чего? — встревожилась жена.
— Голова… Чего-то…
— Надо дорогу заломать, а то нагонит.
— Йе, — подтвердил Ивашка и, прикрякнув, срубил острой пальмо́й ёлку. Елка упала поперек тропы. Он сделал в ней расщеп и стал подманивать собаку.
— Бойда, нох-нох…
Бойда поджата ухо — не поглянулся ей хозяин — и только хотела в сторону — а баба скок:
— На, держи… тащи!
Собака заскулила. Ивашка сгреб ее, всунул хвостом в расщеп и крепко-накрепко скрутил концы вицей.
Бойда визжала, дергалась, выла жалобно: больно ей, страшно одной в лесу: чуяла Бойда, кинут ее люди. Взглянул на нее Ивашка — черные глаза ее стали влажными, плачущими, как у человека.
— Ты самый друг. Кто верней тебя?.. Карауль, не пускай болезнь, лай пуще! — В последний раз огладил он собаку, едва вздохнул.
— Айда́! — крикнула баба.
Караван дальше двинулся.
И под гору спустились, и на лысую вершину взобрались, где солнце лучи свои рассыпало, а собачий страшный зов всё еще разрывал тайгу.
— Ой ты, как скучает… Пойдем скорей, — зажала уши баба.
Ивашка мотал головой, вздыхал, сморкался.
Двадцать дней тунгусы тянулись. Далеко ушли. Болезнь не нагнала, сзади осталась.
* * *
Пождали, пождали старика — не пришел. Ну, значит, слопала его болезнь. Это ничего, зато сами живы.
Осень приходила с красным листом, с желтым листом, с морозом. Травы сединой взнялись, зори были в золоте, с севера белые тучи наплывали, и уж на вершины каменных сопок выпал снег.
Зима настала сразу, вдруг. Еще вечером тепло было, зелено, только сопки в белых шапках, а утром, глядь — белым-бело, по колено снегу за ночь грохнуло, вся туча в тайгу легла.
Набрел на Ивашку хороший его товарищ, Чумго, белку промышлял, и говорит:
— Вот я у торгового был, чудо видел.
Ивашка зачмокал губами, с любопытством развесил уши.
— Из города птицу привез торговый. За морем, говорит, такая птица водится. Пья-тухх… Ну и птица. Под мордой борода трясется, на башке гребень. Песни поет. Громко-громко.
— Продажный, нет? — сплюнув сквозь зубы, спросил Ивашка.
— Нет, — уверенно сказал Чумго. — Уж очень занятная птица. Ночью поет. Как схлопает крыльями, да ку-ри-ку! так все шайтаны, сколько есть на свете, сразу скрозь землю проваливаются. Страх как боятся.
— Йе-е́, — удивленно протянул Ивашка и сложил свои сморщенные губы сердечком. — А не врешь?
— Ну! — обиделся Чумго. — Сам видел: как гаркнет ночью: ку-ри-ку! — я чуть не сдох.
— А может продажный? — еще раз спросил Ивашка и прищурил правый глаз.
— Однако, нет, — раздумчиво проговорил Чумго. — Я так думаю, она и хворь у русских прогоняет: как гаркнет ку-ри-ку! — хворь разом вон, да ну бежать без передыху.
— Ие́! — радостно сказал Ивашка. — Такую птицу надо купить. Как такую добрую птицу не купить.
Ивашка далеко проводил в тайгу своего друга Чумго. Всю дорогу разговаривали о неслыханной птице и решили: чего бы ни стоило — добыть ее.
— Когда возьмем, бойе́,
[2] птицу, вместе жить станем. Я рядом поставлю чум. Пьятухх! Все шайтаны провалятся. Весело заживем, бойе́, счастливо.
II.
Торговый человек Петр Абрамыч Трындин уже седьмой год живет в вершине речки Бирьякана, в глухой тайге: до ближнего села и то верст полтыщи, как небольше. За все время только два раза выезжал в село, очень труден путь. Сначала один жил, потом жену припла́вил, приказчика Спиридона с семьей, обзавелся хозяйством: корова была с лошаденкой, кошка, шесть собак. Бывало, придут тунгусы за покупками, только языками прищелкивают, разглядывая лошадь и корову, — впервые видят.
— От так зверь!
А прошлой весной привез торговый горластого петуха и двух молодок. С курицами как-то веселее стало: клохчут, яйца несут, цыплят выводят. А петух, как урядник на ярмарке, — гордо ходит, за порядком следит.
* * *
Вот и зима отлютова́ла, весна идет, понесло дурманным хвойным духом. Но приказчика Спиридона, долгобородого, на кривых ногах мужика, ничего не радовало: баба всю зиму хворала, лопата-лопатой сделалась, а с весны ребеночек их всё животом скучая, да на второй день Пасхи… пришлось гробовину делать.
— Не тужи. Еще трое остались у тебя, хватит, — утешал хозяин.
А хозяйка, Домна Степановна, обнявшись с Дарьей, сидели на завалинке и выли в голос. Горько без священника ребенка зарывать, без отпеванья. Вот она, тайга! Вот оно где горе-то.
* * *
И вечер прошел, и ночь. Гробик в чистой комнате поставили, по углам зеленые пихты укрепили, на пол набросали хвои.
В ночь весенним туманом обволокло тайгу, и утро было в тумане.
Спиридон
Последние комментарии
3 часов 6 минут назад
10 часов 16 минут назад
11 часов 22 минут назад
12 часов 28 минут назад
12 часов 50 минут назад
12 часов 56 минут назад