Карелия [Юлия Гордон-Off] (fb2) читать постранично, страница - 7

тебе бельё стираное ношеное зачем искал?

— Жалко новое?…

— Вот ей же Богу, ума нет – рот зашей! Это что ж ты такое удумала? Тьфу! Даже говорить не буду! Я же об тебе, дурёха, заботу стараю! Чтоб новое необмятое тебе кожу не содрало! И швы за тем же! Сама не заметишь, как всё сотрёшь, а потом какой из тебя боец будет? Вот наказанье на мою голову! — мне стало очень стыдно и быстренько всё переодела. Выскочила босыми ногами по зябкому полу и подбежав к сидящему на табурете Митричу, пока он не успел ничего сказать, обняла и чмокнула в колючую щёку:

— Ну не сердись, Митрич! Я же не знала…

— Вот знаете, что вам ласковым всё прощается… А зла нет… Кх-хм… Так! Ну, повернись! Вот теперь всё правильно. Не смотри, что длинно и завязки перешьём. Так, вот тебе нашёл, примерь-ка…

Он протянул мне комплект солдатской формы. Я уже не уходя стала натягивать, штанины подштанников задрались, Митрич успокоил, что это не важно сейчас, что пришьём штрипки и не будет задираться. В галифе и гимнастёрке мне до колен я наверно выглядела как клоун. Но Митрич чего-то себе бурча явно остался доволен и велел всё с себя снимать и пока не одеваться, а завернуться в одеяло и пока посидеть. Когда я завёрнутая в байковое одеяло вынесла свою одёжку, он уже достал Зингеровскую машинку и деловито слюнил и снаряжал в неё нитку. После этого ловко стал на ней строчить, чего-то отрезать, а в других местах пришивать. А я с удовольствием смотрела на его ловкую работу, явно не первый раз он таким делом занимается, в руках почему-то оказался мой пояс, который мне ещё мама шила. Как же я радовалась тогда ему, ведь это был первый у меня настоящий, как у взрослых женщин, а не с лямками на плечах, как у детишек. И хорошо помню. Как мама мне на него эту оборку шёлковую голубенькую пришивала и пуговицы эти перламутровые. Я ещё тогда удивлялась, что такие красивые пуговицы в пору на кофточку нарядную пришивать, а тут пояс, который под платьем и не увидит никто. На, что мама мне неторопливо объясняла, что я теперь девушка и должна понимать, что к себе нужно относиться правильно, с заботой и любовью, а потому если есть возможность, то носить красивые вещи, чтобы себе самой нравиться, а не как прости-господи мужчин завлекать. И если я сама знаю, что у меня внизу всё красиво, так и чувствовать себя буду уверенно, себе нравиться, а значит, и другим на меня будет приятно смотреть. Вот поэтому и пуговки такие мы выбрали, для красоты, как и оборочка эта… Так задумалась с воспоминаниями, что не заметила, как Митрич закончил, а он уже протягивает готовое, опять мерить.

Теперь всё осталось широкое, но уже не болталось безумно, а было просто чуть великовато вширь. Внизу у белья и галифе появились мягкие штрипки, а на поясе вместо завязок я сама пришила пуговицу. Гимнастёрка потеряла часть длины и стала только попу прикрывать. Подумав, я натянула поверх нижней рубахи свою тёплую тельняшку, при виде которой Митрич скривился, но ничего не сказал. Поглядев мои сапоги, Митрич хмыкнул, потом вдруг спросил:

— А ведь Амаяк шил? Если знаешь…

— Да, дядя Амаяк, а вы откуда знаете?

— Так я тоже местный почти. Ты вроде из ленинградских, а я Мартышкинский, не слыхала? Моряки многие знают…

— Нет, не слыхала… А это где?

— А это, милая! Деревня наша так называется ещё с царских времён, недалече от Ораниенбаума, Мартышкино, много есть сказок, почему её так назвали, а я, стало быть, в ней вырос. А моряки, потому, что паром из Кронштадта рядом и в увольнение к нам в клуб заходят часто, так считай половину наших девок замуж и уводят. Вот… Про сапоги я тебе так скажу. В дело лучше тебе в них идти, эти не подведут и не развалятся. А как вернёшься, так тебе новые спроворю! Давай только ножку твою на бумаге нарисуем. — Я поставила ногу на кусок картона и он жутко щекотно обвёл её карандашом. Потом обмерил подъём и подписал картонку. — Теперь и не сомневайся! Обязательно обратно вернёшься живая. Примета есть, что за хорошими долгами судьба вернуться помогает… Ладно! Это я так… Не думай о таком перед выходом…

В результате, через час с небольшим, старшина привёл меня в нашу комнату всю в зелёном, но не в шинели, а в ватной зелёной телогрейке и в будёновке без звёздочки. Как углядела в небольшом зеркале, выглядела я как колобок, перетянутый ремнями на двух помочах спереди и одной сзади. Ещё со мной был сидор с запасными портянками, сменой белья, ложкой, кружкой, каким-то плоским котелком. Сзади сбоку ремень непривычно оттягивала кобура с настоящим новеньким наганом. В комнате были все вместе с майором и каким-то почти лысым толстеньким живчиком со шпалой в петлице. Все дружно уставились на меня, как на явление Христа народу. Майор выдержал паузу и озвучил:

— Значит так! Обстоятельства непонятные, но быть может по всякому. Поэтому, я вас прошу, мужики, давайте поспешайте медленно! Митрич! Одел, всё нормально?

— Так что смог, вроде нормально должно быть…

— Хорошо! Только ещё гражданку приготовь, что-нибудь неброское, под