В. С. Высоцкий. Слово прощания [Юрий Валентинович Трифонов] (fb2) читать постранично, страница - 12

вас вскачь не лететь..."

Всё так и сбылось (как по писанному, как по спетому), а главное - сбылась его неистовая любовь к России, неистовая боль за всё. Сбылась и ответная боль, ответная любовь. Совесть сбылась. Совесть - это ведь весть (весть от человека к человеку: совесть).

Тот кто был на его похоронах убедился (может быть к полной и радостно горькой неожиданности для себя) - есть, есть все таки то, что мы почему-то стесняемся верить и без чего, наверное, не захотим даже и жить, то, что названо правдой на земле. Есть, когда есть эти десятки тысяч людей, которых никто не приглашал, не организовывал и которых собрало и сблизило человеческое братство. Такое не прикажешь, не закажешь, не придумаешь. И оказалось как много, очень много родных людей, - родных ему, а через него и между собой родных. Это было не "поэт и чернь". Это было - поэт и народ". Это и был народ, который знает, что потерял из своих самых совестливых, мужественных и безудержно талантливых сыновей - из тех, кто, казалось, перевелись уже на Руси, а вот есть же. Из тех, кого называли у нас когда-то "непутёвыми", "забубёнными" и кого любили почему-то горячее всех, самых давильных, самых послушных.

Это были самые светлые похороны. Надо было видеть собственными глазами, как люди шли мимо его гроба, шли часа три-четыре (если бы можно - шли сутками). Надо было видеть Таганскую площадь: море людей, притихших, возвышенных. Море людей и море цветов. Правда, был момент, когда выносили гроб из театра к автобусу и когда, казалось, эти люди, хлынувшие навстречу, сомнут милицейские посты и быть Ходынке - как вдруг Юрий Петрович Любимов стал добро махать рукой людям этим из автобуса. Его увидели, узнали и ответили тем же: отхлынули, остановились и долго махали вслед автобусу руками, цветами. А мальчики выпустили в небо сотню голубей. Кто может подсчитать, сколько добрых поминок прошло в Москве, в России по Володе в ту ночь, 28 июля, прошло под его песни, с его песнями, сколько людей, слушая их, молча встречались друг с другом глазами, заново сближаясь: есть, было у нас, среди нас такое чудо, как Володя Высоцкий. Есть, не перевелись и будут ещё новые, другие, но все равно такому как он больше не бывать. Михаил Ульянов прав, когда сказал на панихиде: он настолько неповторим, что песни его невозможно спеть никому, никому, кроме него самого.

И кто может посчитать, сколько раз за эти сорок дней заново прозвучали его песни (это по всей-то стране), сколько людей сколько часов слушали его, сколько вёрст магнитной пленки пошло на новые записи? Это ведь тоже факт, и это факт совести. Много ли у нас таких фактов?

Дельвиг писал Пушкину: "Никто не поворачивал так каменными сердцами нашими, как ты...". Чтобы пробиться сквозь наши каменные сердца, чтобы оживить их болью и надеждой, теперь, наверное, нужны настоящие отбойные молотки, взрывать нужно эти камни, иначе ни к чему не пробиться, иначе ничего не найти. И он сочинял и пел свои песни именно так, будто молотком отбойным и работал, потрясая всех и потрясаясь сам. Он именно взрывал сердца и - прежде всего, больше всего - свое собственное сердце. За то вдруг, и какими сокровищами пробивался! Кто еще мог, кто еще может совершать такие невероятные головокружительные переходы, перелёты - прямо от самых низин жизни к её высотам? Кажется (или казалось, вернее), - вот банальный жанр, вот "приблатнённость” темы, вот мелодраматизм... Да всё это у него нечто иное, как насмешки, сарказм, горечь. Он может начать разговор с любым на его языке, а переводит так разговор этот на свой язык, начинает с чужого, а гнёт то своё и своим заканчивает. Он умеет взять самый пошлый жанр, чуть ли не хамскую тему и заставить "героев" её хохотать и реветь над самими собою, и даже они вдруг облагораживаются.

И пьяная Русь у него - это уж, конечно, не умиление, а настоящий плач по горю настоящему, это - знание пьянства уже не как богатырства какого то, а как бедствия всенародного и страшного греха.

В России издавна есть одна болезнь, причем заразная. Болезнь эта многих интеллигентов, (но, конечно не интеллигенции в целом). Выведется у человека талант, пусть самый маленький, и уже признают его в качестве такового, а ему, мало того, он тут же в гении метит, и никак иначе. Да еще обижается, если его гением не величают на каждом шагу. И считает себя самым распрогрессивным, поскольку "начальства" никакого не признает... А выходит на деле какое-то чинодральство духовное. Взяточничество своеобразное (да и не по чину). Выходит: сам в "начальники" лезет, только по особому ведомству - по "идеальному” что ли? А сил изначальных всё меньше и меньше, потому как не на то уходят. И глядишь - таланта как небывало... Володя, по моему, никогда не преувеличивал своё назначение, свой дар, может недооценивал даже. 3ато признание своё знал, чувствовал его твёрдо и был верен ему до конца, потому и силы росли. И вот все мы видели: словно кто-то (он сам?) пустил его живым метеором, и пронесся по нашему небу, прогудел и сгорел, не требуя никакой дани, никаких взяток, а