На привольной стороне [Елена Андреевна Сапогова] (fb2) читать постранично, страница - 3


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

8. Тебе, молодому,
Мед, вино не пьется.
9. А мне, вороному,
Сено не кладется.


А кого не может тронуть вот эта песня, которую тоже пела А. Глинкина? Называется она «Горе мое, горе».


1. Горе мое, горе[2],
Горюшко большое.
2. Если б к этому горю
Родна матушка пришла.
3. Говорила б я с нею
А всю ночку до свету.
4. Посоветый мне, мати
Али тута мне жити?
5. Али тута мне жити,
Аль прочь отойтити?
6. — Живи, дочка, живи,
А как я проживала.
7. Расти, дочка, детей,
А как я узрастила.
8. Ходи, дочка, в гости,
Пока матушка жива.
9. Пока матушка жива,
Дороженька мила.
10. А как матушка умрет,
Дорожка зарастет.
11. Зарастет дороженька,
Зарастет широкая
Травой-муравою,
12. Травой-муравою,
Рощей зеленою.


Вечны и велики эти песни, как любовь матери к детям.

Помню, как в детстве в праздники собирались в нашем доме родные и пели не такие уж давние песни: «Хаз-Булат удалой», «Скакал казак через долину», «Липа вековая» — ее особенно любил мой отец, Сапогов Андрей Федорович. Умер он рано. Но как сейчас помню его склоненную седую голову, когда он начинал красивым сильным голосом: «Липа вековая над рекой шумит...» Песню подхватывали уверенные голоса родных, и она лилась, лилась бесконечно. И было мне жалко девушку, которая «спала под землею». Мама говорила, что и полюбила-то отца за песни: «Выйдет, бывало, запоет — на все село слышно!»

И сейчас, если звучит «Липа вековая» по радио, мама с гордостью говорит: «Отцова песня-то!» Стараюсь лишний раз поставить пластинку с записью Л. А. Руслановой, которую люблю неизменно. Может быть, наше военное детство не понять без песен этой великой русской певицы. Может быть, кто-то считает ее пение самым обыкновенным, но моя душа всякий раз, когда слышу Лидию Русланову, обливается волною то ли грусти, то ли восторга.

Из родного села Бряндино Ульяновской области я уехала, когда мне было 14 лет. И где бы я после ни жила, какие бы песни ни пела, ближе тех, что слышала в детстве, все-таки не было и нет.

Несколько лет назад приехала я на гастроли в Ульяновск, где живут многие мои родственники и земляки. Конечно же, пришли на мой концерт. Как я волновалась! Днем в гостиницу позвонила Анна Алексеевна Терешина. Она была директором сельской школы, в которой я училась, и вела историю. В те поры мы благоговели перед учителями. И сейчас, когда услышала (через столько лет!) такой родной и требовательный голос, все всколыхнулось во мне, я снова почувствовала себя школьницей.

После концерта собрались дома у Елены Петровны Кругликовой — это моя любимая тетя — и пели наши песни. Не знаю, с чем можно сравнить чувство близости, единения в песне. Наверное, нет лучшего способа излить душу, почувствовать, что живешь на родной земле.

Сейчас село Бряндино, когда-то песенное, как и многие российские села, вымирает, не слышно более песен народных, умолкла гармонь. Даже после моего концерта земляки спросили, почему я пою такие древние песни, что они их уже и не помнят. Пела бы, дескать, современные...

Помню свадьбу моей старшей сестры. Были и сватанье, и прощальный день в родительском доме. Но особенно мне запомнился девичник.

В один из вечеров в нашу избу собрались подружки сестры. Шили, вязали, что-то подшивали, строчили на машинке. Поздно вечером кто-то из парней пришел с гармошкой, пели, плясали. Мне было лет десять, но я так любила петь и плясать под гармонь, что никто меня не мог переплясать. Была ужасно горда, когда говорили: «Ну и молодец, Лена, всех перепела и переплясала!» Вначале поешь частушку, а в проигрыше пляшешь, дробишь.


Вот она и заиграла,
И сказала — веселись!
А у девушки с изменушки
И слезы полились.
Вот она и заиграла,
И сказала — громче пой,
А у девушки с изменушки
И голос не такой.
Что-то голосу не стало
У меня, у молодой,
Напоил меня залеточка
Холодною водой.
На гармошку новую
Накину шаль шелковую,
Если я не черноброва —
Ищи чернобровую.

Частушек до сих пор знаю очень много.

А в прощальный день, когда за сестрою приехал жених с дружками, я сидела за столом около нарядно одетой, грустной невесты и продавала ее косу-красоту, не пускала